– Что, что ты хочешь? Ты что, самый сильный здесь, что ли?

– А что, ты что ли самый сильный? – спросил его в свою очередь Карабаш.

Только при этом в его голосе больше не было той прежней наглости и самоуверенности. Еще какое-то время оба молодых солдата стояли друг против друга. Остальные в напряжении ждали развязки этой драмы. Только до драки не дошло. Трудно было сказать, что Карабаш струсил. Он, скорее всего, просто не хотел связываться с человеком, который поставил все на кон: побить или быть побитым, все равно, но не допустить, чтобы кто-то испортил ему оставшийся срок службы. Никто из молодых солдат не комментировал это противостояние между Карабашем м Сардаровым. Карабаш частично приостановил после этого свою агрессию против других молодых солдат. Лишь отношения с Азизовым оставались прежними. Однажды и Азизов хотел было решиться на бой. Пусть лучше он меня побьет один раз, чем я буду постоянно унижаться. Когда он оказался наедине с Карабашем в столовой, тот опять принялся командовать. Азизов на сей раз не смолчал и вступил с ним в спор. Когда Карабаш начал напирать на него, Азизов вызвал его на улицу. Ожидал ли этого Карабаш? Может, и нет. Когда вышли из столовой, Азизов стал двигаться в сторону складов. Карабаш следовал за ним. Но, не дойдя до складов, Азизов остановился на полпути. Он не боялся, нет. Наоборот, страха в эту минуту он не испытывал вовсе. Но он начал думать о смысле такого поединка, еще никакой уверенности в себе он не чувствовал. Он поглядел еще раз на квадратное тело Карабаша, его короткую мускулистую шею. И потом как бы внутренне взглянул на себя, на свое тощее худое тело, оценил свое нервное состояние. Нет, никакого смысла бороться с Карабашем не было, такой бой ничего не дал бы ему, ничего кроме дополнительных унижений: Азизов не был в состоянии оказать ему достойное сопротивление. Именно поняв это, Азизов решил остановиться на полпути, остановился и Карабаш, шедший ему вдогонку.

– Ну и что? – спросил Карабаш издевательским тоном. – Идем, поговорим.

Потом он посмотрел на разочарованный вид Азизова и сказал:

– Или ты уже сдрейфил и больше не хочешь поговорить со мной?

Азизов молчал, только сделал короткий вздох, который отражал великое разочарование в себе, мире и людях, и сказал еле слышно:

– Нет, не хочу.

Карабаш в ответ покачнулся всем своим телом, отражающим силу, ловкость и уверенность в себе, и ухмыльнулся опять издевательски:

– Хм!..

Он удалился, оставив Азизова одного.

Азизов теперь понимал, что после этой сцены ему будет еще труднее. Другому он мог бы попытаться дать отпор кулаками, если бы даже это кончилось его избиением, а с Карабашем это оказалось для него невозможным. Что касалось Карабаша, то он, несмотря, на свою силу и ловкость, особенно смелым все равно не был. Иначе он бы заставил Азизова принять бой, раз он его вызвал. Однако Карабаш предпочел уйти, возможно, радуясь тому, что Азизов сам, в конце концов, отказался от поединка. Стало быть, Карабаш неплохо разбирался в людях, видел и искал их слабые стороны, как теперь понимал Азизов, и пользовался слабостями успешно.

После этого дня Азизов лишился последнего шанса сохранить достоинство в своих отношениях с Карабашем: оказать ему хоть какое-то сопротивление. Теперь все, что велел Карабаш, Азизов старался тут же исполнять, как будто тот был старослужащим. Единственная разница была в том, что Карабаш его не избивал, по крайней мере пока. Азизов оказался единственным солдатом, у которого сложились такие отношения с Карабашем. Другие его тоже опасались, но ни у кого это не доходило до такого безоговорочного подчинения и отчаянного смирения со своим положением, как у Азизова. Это замечали все, и постепенно другие молодые солдаты старались ставить Азизова ниже себя. Иногда он еще пытался этому сопротивляться: каждый раз, если один из молодых солдат хотел устроить все так, чтобы именно Азизов выполнял более тяжелую работу, он пытался уклониться. Теперь почти у всех сложилось мнение, что Азизов слов не понимает, поэтому его нужно вначале избить, а потом объяснить, что он должен делать.

С возвращением командира дивизиона кое-что изменилось: требования офицеров к солдатам возросли, они стали строже. Только это никак не облегчало положение Азизова. Наоборот, появилось дополнительное давление. Офицеры ругали его за недисциплинированность, рассеянность, неопрятный внешний вид, за то, что он плохо нес службу и некачественно выполнял задания и поручения. Больше всех злился на него комбат, все чаще угрожал дисциплинарным батальоном. Командир дивизиона всюду ходил и выявлял нарушения, за что строго наказывал солдат. Его боялись все как огня, даже офицеры. Командир дивизиона по-своему наказывал нарушителей — заставлял их ползать. По ночам майор Венков часто ходил на позицию с огромным фонарем, висящим на плече. Если он ловил часового сидящим, спящим или спрятавшимся от холода в кабине машины, то тому было не избежать наказания. Командир, разоружив часового, заставлял его ползать под дулом автомата. Где бы майор Венков ни ловил нарушителя, он заставлял его ползти оттуда до самого плаца. Снятый с поста часовой полз по земле, иногда грязной и вязкой, и, испачканный с ног до головы, добирался до дивизиона. Постепенно у Венкова стали брать пример и другие офицеры.

Азизов иногда бегал за колючую проволоку за сигаретами или конфетами, когда у него оставались деньги, не отнятые «стариками». Ведь солдатская лавка открывалась только два раза в неделю, и то на пару часиков. Однажды на обратном пути, когда он возвращался с кульком конфет в руке, он встретил у самой колючей проволоки комбата Зявгинцева. Отняв у него конфеты, капитан высыпал их на землю, а Азизову приказал ползти: через то же самое отверстие в проволочном заборе, через которое он выбирался несколько минут назад наружу.

Один раз, когда Азизов потерял один патрон из магазина доверенного ему автомата, его заставил ползать и Садретдинов. Садретдинов больше ни с кем так не поступал. Азизову было очень обидно, что теперь и сержант заставил его понести такое унизительное наказание. А этот прослуживший всего на полгода больше Азизова сержант начал все чаще обращаться с ним как «деды»: давал ему постирать носки, часто бил его.

Азизова хоть и не покидало желание вернуться в полк, теперь он согласен был и на перевод в другой дивизион, где он мог бы начать все сначала. Где не было бы таких неудач, которые постигли его в этом дивизионе. Где он не сделал бы тех ошибок, что допустил здесь. Он вспоминал о своем письме министру обороны, и о том, что осмелился обратиться к самому командиру полка, который даже выслушал его. О результате этой беседы он старался не вспоминать.

Надежда на Венкова не оправдалась. Легче молодым солдатам в дивизионе после его возвращения не стало. Азизов пришел к заключению, что и он осведомлен о взаимоотношениях между солдатами, и знает все, что происходит в дивизионе. К этой мысли он стал склонять-ся после следующей истории: комбат, будучи крайне недовольным внешним видом и несе-нием службы молодых солдат стартовой батареи, однажды построил их возле учебного здания.

– Что это такое? – кричал он в ярости, показывая на Азизова и Кузьму. – Как вы ходите, на вас стыдно смотреть!

После этого комбат начал угрожать старослужащим, стоящим в строю:

– Почему не воспитываете молодых солдат, почему не смотрите за тем, как они несут службу, как следят за своим внешним видом? – Командир перешел на печально-торжествую-щий тон. – Лемченко, Вы уволитесь у меня тридцать первого декабря! Знайте это!

Кроме старшины батареи Лемченко из старослужащих находился в строю еще Касымов. А из молодых кроме Азизова и Кузьмы Сардаров и Бердыев. Другие были в наряде. После того как ушел комбат, пригрозив «старикам» батареи увольнением в последнюю очередь, Лемченко не дал батарее разойтись и отвел ее в один из окопов. Тут он начал в бешенстве избивать Азизова, а потом перешел на других, крича в ярости:

– Почему задерживаешь мой дембель, а? Почему не хочешь служить, как полагается? Почему не следишь за собой?