Даже недостатки нашего «огородника» вскоре превратились в достоинства: малая скорость и малая высота машин позволяли их экипажам бомбить врага с совершенной точностью.

Инженеры оборудовали эту машину шумопламяглушителями. Подлетая к цели, пилот нередко выключал мотор, и «У-2» беззвучно появлялся над немцами. В других случаях иные из них, напротив, пускали в ход «голос неба» — громкоговоритель огромной мощности.

Сбросив бомбы и расстреляв патроны, машина на бреющем полете уходила восвояси.

Ни брони, ни могучих моторов у «кукурузников» не было и в помине, но они выматывали из немцев все силы, ночи напролет летая над их позициями и тылами. До сна ли было завоевателю, коли над головой, во мраке, мотается «кофейная мельница» и можно угодить в ад, так и не увидев рассвета. Все пленные немцы жаловались на крайнее нервное истощение и отзывались о русском самолете с мрачным раздражением.

Конечно же, врагу не нравились эти визиты, и однажды в ночном небе Северо-Запада, над линией фронта появились «худые». Так мы называли «Me-109». Но, впрочем, большого ущерба они не нанесли.

И «кукурузники» продолжали делать свое тяжкое необходимое дело. Вот лишь один, возможно, не самый яркий пример. За первый год войны Уральский 700-й ночной полк, сформированный в Челябинской области, 4500 раз появлялся в темноте над окопами, орудиями и тылами немцев. По 8—10 раз за ночь летали на бомбежку уральцы Бурмистров, Климченко, Яковлев, Подкосов, Олешкович. За эти месяцы они уничтожили 22 зенитных орудия и пулемета, 319 автомашин с грузами, 22 крупных склада, 47 железнодорожных вагонов, сотни повозок.

Полк вполне поддержал уральскую честь, и двадцать второго января был преобразован в 24-й Гвардейский. Позже он вошел в прославленную дивизию генерала Василия Сергеевича Молокова, героя челюскинской эпопеи.

Помножьте успехи уральцев на множество таких полков, и вы поймете, что германской армии дорого обошлось ее высокомерие.

Конечно, и мы несли немалые потери, но продолжали непрерывно и неотвязно утюжить немцев.

Мне удалось дважды слетать на бомбежки в сентябре 1942 года, после чего я проникся величайшим почтением к пилотам этого ночного воздушного флота. Замечу в скобках: находясь во второй кабине в качестве штурмана, я должен был на выходе из пике дернуть за рычаги и таким образом освободиться от бомб. Но младший лейтенант Королев, управлявший машиной, так лихо вывел ее из падения, что меня сверх меры вдавило в кресло. Бомбы продолжали висеть под плоскостями. Наверное, даже к немцам долетали очень неодобрительные слова, которыми меня награждал Венька. Понять его можно: в полк не полагалось привозить боезапас. Значит, надо снова набирать высоту и пикировать на мост. А вокруг уже рвались снаряды, и мы, бросив все-таки груз, кинулись к линии фронта.

Через несколько дней, двадцать девятого сентября 1942 года, «За Родину» напечатала мой очерк «Воспитание боем», где живо и, полагаю, с некоторым знанием дела изображался полет Вениамина Королева и его штурмана Павла Цуприкова.

Забегая вперед, хочу сообщить вам один факт на тему этого разговора. Девятого мая 1945 года, когда наши люди ликовали, я случайно наткнулся в Берлине на немецкую выставку боевых трофеев. И, представьте себе, там чуть ли не главное место занимал наш «У-2». Он был перевязан всякими веревочками и оклеен всякими заплатами. Оказалось: его притащили сюда в первый год войны, — вот на чем летают русские! Но был уже не сорок первый, а сорок пятый год: остатки «мессеров» и «юнкерсов» шли в нашу переплавку, а «русс фанер» продолжал летать над поверженными городами рейха!

Теперь позвольте сказать восторженные слова о нашей гордости, о любимейшем самолете всех фронтов — об «Иле». Советские воины, со свойственной им добродушной усмешкой, звали это детище прославленного конструктора Сергея Владимировича Ильюшина «горбатым», имея в виду контуры штурмовика. Но немцам было не до благодушия. Они мгновенно оценили эту машину и назвали ее «Черная смерть». Не забудьте, «Илы» были вооружены, кроме бомб, пулеметов и пушек, эрэсами, то есть реактивными снарядами, с ветрянками на острие и ракетным оперением сзади. В обиходе фронтовиков такое оружие называлось «катюша».

Насколько я помню, «Илы» шли к цели на самых малых высотах и, появившись над колоннами танков, пушек, грузовиков, над блиндажами и складами снарядов, перестраивались иногда в круг и, прикрывая друг друга, начинали атаку. Восемь эрэсов, двести сорок противотанковых бомб, триста пушечных снарядов и полторы тысячи пулеметных патронов каждого «Ила» буквально превращали наших врагов в кашу.

Кроме всего прочего, штурмовики неплохо били немецкую авиацию, и расправиться с «летающим танком» даже «мессершмитту» было совсем не просто.

«Илы» появились на Северо-Западе в первые месяцы войны. Мне приказали отправиться в один из полков. Командир части, еще молодой человек, немножко кокетничая, похлопывал подвешенные к крыльям эрэсы и говорил:

— Если посильней стукнуть, от нас с тобой останется одно воспоминание. Вот такая, брат, техника.

Меня познакомили с двумя пилотами «Илов» — Иваном Бурмой и Александром Быстровым. Бог мой, до чего они были милы мне, эти молоденькие, не ведающие устали и страха сержанты! Ване был двадцать один год, а Саше — девятнадцать. Крепкие, кровь с молоком, они казались мне ослепительными красавцами, образцами дела, скромности и отваги.

Мы собирались втроем всякий раз, когда выпадало свободное время; порой к беседе присоединялись офицеры и, дополняя друг друга, воссоздавали картины боя или боев.

Вот как выглядела, по их словам, одна из схваток. Взмыв с аэродрома, эскадрилья капитана Лысенко пошла к реке на самых малых высотах. Левым ведомым в звене старшего политрука Дьяченко летел Бурма, правым — Быстров. Машины прорвались через зенитный огонь врага и напали на мост, по которому двигалась колонна. В считанные минуты там не осталось ничего целого и живого.

Вскоре Бурма заметил близ реки тонкую кишку танков и грузовиков. Он, не колеблясь, кинулся к ней на бреющем полете и ударил остатками эрэсов. Потом, когда танкисты и шоферы разбежались, перешел на штурмовку. Две пушки и два пулемета «Ила» стреляли без пауз.

А в это время Александр Быстров бомбил соседнюю переправу. Потом бросился к железнодорожному мосту, ремонт которого завершали саперы. Рядом стоял состав с танками и орудиями, его паровоз попыхивал дымком, ожидая с минуты на минуту команды двигаться. «Ил» вырвался из-за щетины сосен и засыпал его снарядами и зажигательными пулями.

В эту минуту на машину летчика Баева (она оказалась вблизи) напали «Ме-110». Бурма и Быстров немедля кинулись на выручку товарища.

Наши парни отменно знали слабые места этих двухмоторных многоцелевых машин и норовили влепить очередь пуль или в мотор жидкостного охлаждения, или в баки, или в кабину летчика. Один «мессер» задымил и упал в реку.

И так каждый день, рядом со смертью, в огромном напряжении, в тяжелых трудах. Как-то я сказал Бурме:

— Ваня, мне надо немного цифр, хотя бы за последние две недели.

— Об этом у Лысенко спроси, — отказался штурмовик, — а то еще напутаю ненароком, упаси бог.

Лысенко сообщил: за двенадцать последних суток Бурма совершил четырнадцать боевых вылетов. Разведка и партизаны подтвердили: в эти дни Иван уничтожил около тысячи солдат и офицеров врага, две переправы, две зенитных батареи, около шестидесяти автомашин и шесть цистерн с горючим.

Быстров проделал приблизительно ту же работу.

Я приезжал еще много раз в этот штурмовой полк и всякий раз торопился обнять дорогих парней, которых в этом полку любили все.

Они погибли оба. Звено старшего политрука Дьяченко ушло на очередное задание — «бить переправу». Перед отлетом я сфотографировал Ванечку и Сашу и стал ждать возвращения пилотов. В положенное время прилетел Дьяченко, а Бурмы и Быстрова не было.

Командир звена был мрачен, не отвечал на мои вопросы и не уходил с аэродрома. Наконец, когда стало ясно, что случилась беда и горючее в баках улетевших машин вышло, Дьяченко стал отрывочно рассказывать о бое.