— Проходите, товарищи! Устраивайтесь! — радушно пригласил директор. — И будьте как дома.

Один из политэмигрантов, улыбаясь, что-то сказал ему по-немецки. Соломонович комично развел руками: не понимаю.

— Рихард говорит, — перевел Альберт, — что, когда он работал у Круппа, его никогда не приглашали в кабинет директора. И тем более не предлагали быть там, как дома.

Рихард что-то добавил, стоявшие вокруг заулыбались.

— Он говорит, — перевел Альберт, — что надеется побывать в кабинете у господина Круппа без приглашения.

Соломонович засмеялся и пожал Рихарду руку. За двумя длинными столами места хватило всем. Сбоку, за маленьким столиком, — стенографистка.

— Ну, что ж, давайте побеседуем, — предлагает директор.

Никому не дано знать будущее. Вглядываясь в лица тех, кто сидел в его кабинете, испытывая к ним чувство глубочайшего уважения, ту теплоту, которую у советских людей вызывали иностранные антифашисты, Соломонович, конечно, не мог знать, что будет с ними через год, через два, через несколько лет.

Соломонович не мог знать, например, что вот эта милая женщина со спокойным лицом и седой прядью в темных волосах всю войну проработает на заводе, а потом уедет на родину, в ФРГ, где ей будет очень трудно, когда компартия снова окажется под запретом. А ее муж, о котором говорят, что он опытный шлифовщик, будет заброшен в Германию на подпольную работу и погибнет в гестапо. И большой жизнерадостный человек, который шутил насчет Круппа, — тоже.

А чех из деревомодельного цеха с оружием в руках погибнет на пороге своей родины, и его именем назовут улицу. А испанец с озорными глазами станет лучшим мастером-оружейником в знаменитом партизанском отряде Медведева, товарищем легендарного разведчика Николая Кузнецова. А этот вот, из кузницы, будет командиром партизанского отряда в Белоруссии, получит орден Ленина и погибнет в бою…

Всего этого, конечно, не мог знать Соломонович, как не мог знать и того, что сам он меньше чем через год будет уполномоченным Государственного Комитета Обороны на одном из уральских танковых заводов.

Директор смотрит на Альберта, слушает перевод выступлений — с немецкого, с испанского. Ему нравится этот небольшой, хорошо сложенный, собранный человек, его открытое лицо, умный пристальный взгляд. Сколько ему? По виду лет тридцать. Молодой, хотя, наверное, испытал немало. Интересно, а как сложится дальше его жизнь?

— Перед отъездом из Москвы все мы знали, — это говорит Иоганн Вольф, представитель иностранных рабочих при дирекции, — что Челябинск в дореволюционное время был захолустным городишком. Знали и о том, что после революции здесь, как и во всем Советском Союзе, произошли колоссальные изменения. И все же мы были удивлены! Мы не ожидали найти здесь такой огромный и прекрасный завод, как ЧТЗ.

— Спасибо, товарищ Вольф! — говорит Соломонович и встает. — Я рад, что все вы довольны работой, что вам нравится у нас, что мы хорошо понимаем друг друга. Мы пригласили политэмигрантов в Советский Союз и к нам на завод не только как рабочую силу. Мы знаем, что вы боролись против фашизма, за революцию. Мы понимаем, что вы приехали к нам временно, и верим, что наступит момент, когда вы сможете поехать к себе на родину. В Советском Союзе и у нас на заводе вы должны получить не только техническую квалификацию, но и опыт борьбы за социализм. Желаю вам всем удачи.

— Сегодня мы приглашены в один необыкновенный дом, — предупредила Клавдия.

— Если в необыкновенный, то с удовольствием подчиняюсь, — ответил Альберт. — Кто же хозяева этого дома?

— Гаряновы, я тебе о них рассказывала. Ты познакомишься с моими близкими друзьями, а я представлю им своего суженого.

Гаряновы жили в новых больших домах напротив Алого поля. Семья их славилась хлебосольством. Павла Абрамовича знали как популярного актера и любителя вкусно поесть. По городу о нем ходило множество забавных историй. Когда какую-нибудь из них пересказывали самому актеру, он хмурился, сердито покашливал, бормотал «вранье», но в душе, кажется, не так уж сильно бывал недоволен.

Толстый, с гривой седых волос, актер шумно приветствовал их и повел в гостиную. Ее стены чуть ли не от пола до потолка были увешаны фотографиями, изображавшими либо самого хозяина в какой-нибудь из его бесчисленных ролей, либо его жену, тоже актрису, работавшую в городском театре кукол, а также их товарищей по искусству. Были здесь и снимки знаменитостей с автографами.

Нина Адамовна, спокойная, худая, высокая, с тонкими чертами лица и большими голубыми глазами, и по характеру была прямой противоположностью постоянно взрывавшемуся то весельем, то гневом супругу. К своим куклам она относилась как к живым существам, а любимца Петрушку всегда брала домой, и даже, разговаривая с гостями, разыгрывала с ним забавные сценки.

— Ну-ка, покажи, кто тебе нравится! — строго сказала она Петрушке. Тот показал на Клавдию, уткнулся Нине Адамовне в плечо и смущенно захихикал.

— Это мой старый поклонник, — объяснила Клавдия Альберту и обратилась к хозяину дома: — Признавайтесь, Павел Абрамович, что вы опять натворили!

— Дружочек мой! — протестующе поднял он руки. — Безгрешен, как голубь!

— А в детскую редакцию этот голубь случайно не залетал?

— Хм-хм! — закашлялся Гарянов.

Это была одна из очередных его историй. Рассказывали, что Павел Абрамович, сердитый, насупленный, с огромной коробкой в руках, появился в редакции пионерской газеты «Ленинские искорки» и потребовал:

— Всех сюда!

Когда сотрудники собрались, он развязал свою коробку. В ней оказался большой домашний торт. Сердито оглядев недоумевающих журналистов, актер вдруг широко улыбнулся:

— Это вам от старика, «искрята»! Хорошую статейку о театре напечатали!

И исчез так же неожиданно, как появился.

— До чего же мы все-таки любим театральные эффекты, — пожурила Клавдия.

— Я же актер, душенька! — оправдывался он.

В этот момент пришли новые гости — пожилая актриса из Златоуста и известный в городе хирург Назаров с женой.

— За стол, за стол!

Ужин оказался вкусным и обильным по-гаряновски. Больше всех ел и разговаривал сам хозяин. Но когда зашла речь о новой постановке чеховской пьесы, которая готовилась в местном театре, актер заговорил по-иному. Искусство, Чехов — здесь он шуток не признавал.

Провожая гостей, Павел Абрамович сказал Альберту:

— Вы уж извините меня, старика. Я хотя и болтал, но приглядывался к вам, молодой человек. Вы мне понравились. Если вас обоих интересует мнение старого актера, я — за! И в качестве подарка — приглашаю на премьеру «Чайки».

Они были на «Чайке». Гарянов играл доктора Дорна, играл превосходно. Во время спектакля Клавдия, взглянув на Альберта, увидела, что он внимательно смотрит на сцену и шепчет: «Один… два… три…»

— Что с тобой? — спросила она.

— Я считаю несчастных, — шепотом ответил он.

А еще через два года он из Москвы напишет ей на Дальний Восток:

И она отчетливо, до мельчайших деталей, вспомнит этот вечер, когда они вместе последний раз ходили в гости — вечер у Гаряновых…

Мама Клавдии и младшая сестра Нюся очень полюбили Альберта. «Он добрый и внимательный, как родной сын», — хвалила его Матрена Ивановна. Но среди дальней родни Рубцовых, среди двоюродных тетушек, вдруг появилась «оппозиция»: мол, подумать Клавдии не мешает. Он, конечно, наш, но все-таки…

Самой Клавдии, зная ее характер, этого высказывать не решались, но мать такими разговорами расстраивали. Глядя на маму, расстраивалась и Клавдия.

Днем, обходя больных, она заглянула в маленькую одноместную палату, где на койке лежал крупный немолодой мужчина с лукавым и одновременно проницательным взглядом.

— Что это ты, голубушка, приуныла? — глуховатым голосом спросил он у Клавдии.