Я учился в школе, окончил два класса. Теперь я тоже постараюсь учиться так, чтоб знать больше и помочь Родине. Я буду отличником.
Письмо Кости Алексеева, 14 лет, из города Калинина сержанту Ивану Алексееву.
Дорогой брат Ваня! Я остался совсем один. Живу сейчас в детском доме. Когда немцы заняли Калинин, они облили магазины, склады керосином и подожгли. Было это страшно. Мы бежали с мамой в деревню Тюшино, но и туда пришли немцы. Они заставили нас работать. Мы пололи пшеницу с утра и до вечера. Как кто сядет передохнуть, немцы бьют палкой, а то и прикладом. Меня тоже избили. Есть нам не давали. Мы решили с мамой убежать. С нами ушли еще две тетеньки с девочкой.
Мы шли полем. Вдруг видим: в овраге лежат немцы. Мы хотели спрятаться за овин, а немцы нас заметили, стали стрелять. Они ранили девочек, Нину и Дашу, ранили тетенек, меня ранили в глаз. Когда стемнело, мы опять стали пробираться к Городищу. У меня очень болел глаз. Девочки и тетеньки отстали от нас — им было тяжело идти. Девочки плакали. Мама хотела помочь им, задержалась и тоже отстала. А меня утром подобрали красноармейцы и увезли в санчасть. Так я потерял маму. Брат Петя и сестра Клава пропали еще раньше. Глаз у меня сейчас ничего не видит. Верно, останусь с одним глазом на всю жизнь. Дорогой братик! В войне с белофиннами ты получил медаль «За боевые заслуги», значит, ты смелый. Наказываю тебе: не жалей фашистов, бей их, зверей. Отомсти за все наши страдания.
Письмо Лени Хромых, 11 лет.
Здравствуй, дорогой папа! Шлю тебе привет и крепко целую. Папа, я нахожусь в детском доме. Витя и Валя тоже здесь. И Лида, и маленький Боря. Мы живем хорошо, кормят и одевают нас хорошо. Я хожу в школу в третий класс. Папа, мы остались без мамы. Немцы нашу маму убили бомбой. Отомсти им за маму, бей их и громи.
Папа, когда немцы подходили к нашему совхозу, женщины все побежали, а мы — за ними. Витя посадил на шею Борю, а Ваня, Лида и я бежали сзади. Так мы бежали десять километров до станции. На улице была метель. Мы отморозили ноги, и меня сразу положили в больницу.
Папа, фашисты хватали самых маленьких ребят, подбрасывали их вверх и подставляли штыки. А еще они давали хлеб с порохом, и ребята умирали.
Папа, пиши, как ты живешь. Я по тебе очень скучаю. Разбей фашистов и приезжай к нам. Мы будем жить с тобой. Был бы я сейчас побольше, тоже бы пошел на фронт бить фашистов. Папа, я уже пионер. Бей фашистов без жалости. Твой сын Леня Хромых.
Из письма Николая Ведерникова, 15 лет, из города Погорелое Городище.
В нашем районе немецко-фашистские оккупанты пробыли девять месяцев. Город Погорелое Городище был веселым и красивым. Через два месяца после захвата немцами город опустел, фашисты выгнали всех жителей. По домам ходили гестаповцы, одетые в длинные зеленые плащи-накидки с зеленой бляхой на шее. На пластинке надпись: «Гестапо». Они говорили: «Уезжайте немедленно за черту города. Кто останется в городе, будет расстрелян». Мы с мамой пошли в деревню Бурцево, попросились на квартиру к знакомой колхознице. В середине зимы немцы выдумали пронумеровать всех русских, проживающих в районе. Каждому русскому выдали деревянную бирку и велели повесить на шею, как крест, только поверх одежды. На бирке было написано: «Деревня Бурцево, 26». Такая бирка была у меня. А у моей мамы был 125 номер. Люди ходили с номерами, словно собаки с номерованными ошейниками, даже хуже: собаки имеют какие-то клички — Букет, Полкан, Трезор, Бобик и так далее, мы же не имели ни имени, ни фамилии, ни прозвища, а были просто номерами. Без этой бирки нельзя было никуда показаться. Поймают без бирки за километр от деревни — смерть. А если в лесу повстречают, то и разговаривать не станут, расстреляют. Восьмого августа Красная Армия освободила наш район. Четырнадцатого августа 1942 года мы вернулись в свой родной город. Пришли и заплакали: города не стало. Вместо домов и кварталов кучи пепла и битого кирпича.
Из письма Федора Казакова, 11 лет, из деревни Яр Московской обл.
Мы сидели в бомбоубежище. Вдруг мы услышали: «Рус, выходи». Мы вышли. Дом наш был ограблен. Мама зарыла в подвале хлеб, картошку. Все они откопали и увезли. Вечером пришел офицер и приказал сестре мыть пол. Сестра вымыла, а ночью с тринадцатью девчонками они убежали в лес. А нас немцы выгнали из дому. Всех взрослых и нашу маму немцы угнали куда-то. Мы остались одни. Где мама, я так и не знаю. Шел я как-то по улице. Немец подошел ко мне и сказал: «Снимай сапоги». Я снял. Он забрал себе, я босиком побежал по снегу. Мы собрались одиннадцать пацанов и стали жить в окопе. Питались чем попало. А недалеко был блиндаж немцев. Они, как увидят нас, заставляли таскать воду, колоть дрова. А что не так сделаешь, били. Один раз я так замерз, что решился зайти в свою избу погреться. Только открыл двери, — немец меня вышвырнул на улицу.
Из письма Александра Кривицкого, 13 лет, со станции Полота Витебской обл.
До войны я учился в школе в деревне Козмирово, а жил на станции Полота. Отец мой был обходчиком железной дороги. Немцы выгнали нас из будки. К людям они относились зверски. Особенно доставалось евреям. Однажды в поселке был вывешен приказ, по которому все мужчины евреи должны явиться на работу. В назначенный час евреи собрались. Немцы загнали их в подвал и заперли. Через два дня немцы стали собирать на площадь всех остальных евреев. Пришли и к нам. В дом зашел комендант и крикнул: «Одевайтесь!» Мать и сестра стали одеваться. А я незаметно выскользнул на улицу и залез в сугроб. В снегу чуть было не замерз, но спрятался хорошо, меня не нашли. Когда стемнело, я ушел в лес. На следующий день немцы согнали на площадь население поселка и у всех на глазах казнили 90 семей. Их убили из автоматов, раненых добили на земле. Потом заставили русских раздеть убитых и стаскать в общую кучу. Получилась гора трупов. Немцы облили бензином и подожгли. Огромный костер из человечьих тел горел долго. В огне сгорели мои родные: отец, мать, брат, сестра. Жители поселка не могли смотреть на ужасный костер. Но они не могли уйти домой, пока не сгорело все дотла, так как кругом стояли солдаты с автоматами.
Из письма Жени Кульковой, 15 лет, Тульская область.
Это было в ноябре 1941 года. Немцы были в трех километрах от деревни Иванниково, в которую мы недавно приехали из города. В двухэтажном доме, за огородами, лежали человек пятнадцать раненых бойцов. Я, моя семилетняя сестренка Галя, два двоюродных брата Женя и Витя решили помочь бойцам. Взяли с собой вату, бинты, теплую воду. Пришли туда, перевязали раны, но бойцы были очень тяжело ранены и вскоре умерли на наших руках. В живых остался один, он был ранен в ноги, поэтому мы взяли доску, расстелили на нее шубу и положили его.
Уже слышались выкрики немецких солдат, в любую минуту они могли прийти. Кое-как мы стащили бойца со второго этажа, понесли его через двор на огороды, положили в канаву. С ним легла и моя сестренка Галя. Я закрыла их рваным пальто, а сама пошла посмотреть, где немцы. Немцы были рядом. Один из них, очевидно, переводчик, спросил меня: «Ты спасаешь раненого?» Я ответила: «Да». «Это твой отец?» Сама не знаю, зачем, но я ответила: «Да». Из-за угла выскочили Женя и Витя. Они показали на меня и покрутили около своей головы пальцами: полоумная, мол. Немцы поняли, засмеялись и оставили меня в покое.
Когда стемнело, мы опять потащили с сестренкой бойца. Боец был тяжелый, а Галка совсем маленькая. Мы очень устали. Бойца положили в подвал, закрыли его потеплее, накормили. Так мы ухаживали за ним, пока не пришли наши.
Однажды я услышала, как в конце деревни в голос плакала женщина. Я пошла туда. Перед ней маленький кругленький немец, смеясь, говорил: «На, матка, возьми!» И, покрутив ребенком месяцев трех, насаженным на штык винтовки на глазах матери, бросил к ее ногам. Не успела я дойти до своей избы, как услышала крик у колодца. Немецкие солдаты потопили несколько детей в колодце, все были мальчики. Матери никак не могли отойти от этого страшного места. Немецкий солдат стал разгонять их прикладом.
