Зажегся сигнал селектора. Он подскочил:

— Сэр? — он нажал кнопку включения.

— Зайдите ко мне, Норман. Я жду вас. Это был он.

— Да, сэр.

Да, сэр. Нет, сэр. Но ведь в конечном счете он, Майк Норман, окончивший Гарвардский университет, представительный мужчина 35 лет, принадлежал к тому типу людей, в которых столь нуждалось ЦРУ. Даллесовские окаменелости давно отошли в прошлое. Мир переменился, изменились и средства новой разведки, служба в морской пехоте его закалила, но еще больше закалила его работа в секретном центре по испытаниям химического, биологического и психологического оружия в Дагвее, штат Юта. Там, уже как человек, причастный ЦРУ, он увидел лицо современной модернизированной войны, той войны, для которой люди . вроде Дьюка (да и самого Канлана) уже устарели: аэрозоли, вызывающие галлюцинации и смерть, сводящий с ума сверхчастотный звук, микробы, которых генетическая мутация превращала в убийц. Невидимая тотальная война. А дефективный идиот Дьюк пытался еще, стоя в преддверии этого чудесного мира, шпионить на манер агентов Пинкертона.

Но этот дефективный идиот был его шефом и звал его. С неохотой он поднялся. С его бледного с острыми чертами лица исчезло выражение зависти и ненависти, непроницаемая маска скрыла все чувства. Он даже улыбнулся. Теперь он был готов к встрече со стариком Стюартом Дьюком.

Пилот «Дугласа ДС-8» Национальной авиакомпании запросил инструкций командной вышки. Диспетчер, следящий по экрану радара за посадками, указал ему полосу № 2 Б. ДС-8 выскользнул из плотного слоя облаков и пошел на посадку. Пилот погасил скорость и опустил закрылки. Пятьдесят метров... сорок метров... тридцать метров... Он выключил мотор, приподнял нос самолета, и гигантские шины наконец коснулись асфальта.

Было 10.30 утра. Рикардо Вилья (высокий, худой, лицом непохожий на представителя латинской расы) спрятал в чемодан-чик номер «Таймс», который, помогал ему убить время в часы монотонного полета, отстегнул привязной ремень и, когда погасла надпись: «Застегните привязные ремни, не курить», встал и влился в реку пассажиров, медленно текущую по застланному ковровой дорожкой проходу к двери.

В Лос-Анджелесе стояла плохая погода. Моросило, и персонал аэропорта подвел к трапу маленький автокар с зонтами. Служащий — негр в оранжевом плаще — один за одним вручал их пассажирам. Рикардо взял зонт и по полю направился к главному зданию, чтобы получить багаж.

Через полчаса, держа в руках кожаный чемодан, он вышел из аэровокзала в поисках такси. Зонт он вернул еще там, в здании, и теперь под дождем медленно шел по площади, пока не увидел на стоянке желтую машину. — Отель «Колумбия».

— Идет, — ответил шофер, и машина скользнула по направо лению к расположенному на холмах городу.

Приезжая в Лос-Анджелес, Рикардо обычно останавливался в «Колумбии» или «Королевской». Это были скромные, но комфортабельные, расположенные в центре гостиницы. В этот приезд он проведет там лишь сорок восемь часов: у него единственная задача — посетить Леона Ортиса, в прошлом одного из высших чинов батистовского правительства, который жил в Бэйкерсфилде на окраине города. Ортис — близкий друг Торреса, широко связанный с кубинскими эмигрантами, поселившимися в городах на побережье Атлантического, — откроет ему двери в Нью-Йорке. Он не известил его о своем приезде; но он снова скажет ему, что его послал Торрес.

Такси остановилось на 66-й улице у подъезда гостиницы. Рикардо заплатил по счетчику, дал шоферу доллар на чай и вышел.

Администратор протянул регистрационную карточку, и Рикардо ее быстро заполнил. Ему дали 806-ю комнату на восьмом этаже в восточном крыле здания. На лифте он поднялся на свой этаж, оставил чемодан и спустился в бар. Было 11.05, есть еще не хотелось.

Маленький бар был почти пуст. Рикардо сел за столик, спросил коктейль «манхэттен» и подошел к стоящему на прилавке телефону.

— Бэйкерсфилд 586-6529, пожалуйста.

—С удовольствием, сэр, —ответила телефонистка. К телефону долго никто не подходил, и Рикардо уже хотел повесить трубку, когда на другом конце линии раздался щелчок. — Да? — ответил женский голос.

— Мистера Лео Ортиса, пожалуйста.

- Кто его просит? — спросил женский голос.

— Хайме Торрес,—соврал Рикардо.

— Минуточку, пожалуйста.

И почти тотчас же услышал голос Леона Ортиса.

— Хайме!

— Нет, Леон. Это я, Рикардо Вилья.

— Ты откуда?

— Из гостиницы «Колумбия», в двух шагах от Бэйкерсфил-да. Мне нужно сегодня же срочно повидаться с вами.

— Ладно, — ответил Леон. — Что-нибудь случилось?

— Личная просьба Торреса. Он мне сказал, чтобы я обязательно с вами увиделся.

— Ладно, — снова повторил Леон. — Ты обедал?

— Нет еще. Я только что приехал.

— Пообедаем вместе. Жду тебя в час. Дорогу ведь знаешь.

— До свидания, — ответил Рикардо.

Он повесил трубку и вернулся к своему столику, на котором уже стоял заказанный коктейль. Он пригубил бокал и зажег сигарету. Любопытно: Леон Ортис говорит по-английски свободнее, чем по-испански. За все время диктатуры он был главным действующим лицом у Батисты и уехал с Кубы вслед за правителем второго или третьего января 1959 года. Именно он занимался закупкой оружия, когда после майского наступления повстанческих сил в 1958 году приобрела такой размах борьба в Сьерре. Но оружие опоздало, его доставили лишь в ноябре, а два месяца спустя уже не существовало никакой диктатуры... Леон был североамериканцем, а не кубинцем. Да, в душе он всегда был североамериканцем. Вот в чем дело.

Рикардо спросил второй «манхэттен» и взглянул на часы: 11.30. В 12.30 он поедет в Бейкерсфилд. На влажной полированной доске стола он пальцем вывел цифру 5. И вдруг на несколько долгих, почти нескончаемых мгновений его охватила грусть, почти подавленность.

Пять лет вдали от Кубы. Может быть, и он уже понемногу начинает забывать испанский. Не тот законсервированный испанский, который так безобразно коверкает этот сброд в Майами, не тот испаиекий, чья сочность и богатство растворилась где-то между английским и жаргоном проституток и люмпенов с бывших улиц Пила и Кодой в Гаване. А его испанский. Тот, на котором сейчас, в эту самую минуту разговаривают на Кубе его старые друзья, Йоланда...

Дождь не прекращался весь день. Обед у толстого, рыхлого Леона Ортиса затянулся из-за присутствия некоего субъекта но имени Арнальдо Родилес, махровой контры, удравшей в Париж после публикации на Кубе романчика, имевшего сомнительный успех. Но, судя по всему, Париж тоже не оправдал его финансовых надежд, и вот он теперь подвизается в Голливуде, как автор плохоньких сценариев, подписанных претенциозным псевдонимом. Воплощенная педантичность, он в довершение всего еще и был влюблен в дочь Ортиса (блондинку, усевшуюся за стол в шерстяной кофточке, под которой не было бюстгальтера). Родилес походил на смешную помесь хиппи с генералом: смуглолицый, с огромными усами, маслянистой шевелюрой и цветным платком вокруг шеи.

— Например, Хемингуэй, он, конечно, не был великим писателем, хотя среди невежд и сходит за такового, питал настоящую слабость к кошкам. И Толстой, и Чехов, и Кэтрин Мансфилд. И Фолкнер. Вы видели фотографию Фолкнера с котом на руках? Политики же предпочитали собак — Гитлер, Наполеон, Рузвельт...

В четыре Ортис и Рикардо прошли в некое подобие библиотеки, расположенной на втором этаже. Родилес и блондинка удалились в другую часть дома.

Ортис наполнил две рюмки прекрасным мартелем, и оба уселись в мягкие кресла, стоящие перед огромным письменным столом из каобы, за которым толстяк укрывался разве лишь для того, чтобы перелистать тот или иной иллюстрированный журнал или подсчитать доходы от трех порнографических магазинов, которые у него были в нижней части города,

— Вы все еще не женаты? — спросил Ортис, нарушая молчание.

— Пока нет. Хотя по возрасту давно бы уже нора, — Рикардо изобразил улыбку.