«Непохож этот парень на убийцу. Тяжело переживает утрату друга. Похудел, круги под глазами. Наверное, по ночам пло­хо спит», — думал Пурэвжав, внимательно наблюдая за Сам­даном.

—        В последнее время Чойнхор тяготился монастырской жизнью, ему уже давно наскучили нравоучения хубилгана. Од­нажды, когда мы были вдвоем, я сказал ему: «Неужели ты ду­маешь загубить в этой дыре свои лучшие годы? Неужели ты так и будешь всю жизнь подпирать стены Гандана да раболепство­вать перед старыми ламами? Ведь ты так молод. Самое время за­няться работой, которая тебе по душе, полюбить какую-нибудь красавицу и назвать ее своей женой. А если жить так, как жи­вешь ты, то и жить, я думаю, не стоит». Я помню, как Чойнхор в ответ несколько раз вздохнул. «Вообще-то, я не хотел стано­виться ламой, но я исполнил волю родителей, чтобы их старость была спокойной. А над тем, что ты мне сейчас говоришь, я и сам не раз задумывался», — ответил мне на это Чойнхор. В другой раз, когда мы опять с ним встретились, он доверительно сказал:

— Послушай, я хочу стать мирянином, как ты. Но я не знаю, как мне вырваться из рук хубилгана. Помоги мне, — попро­сил он.

— Ты это твердо решил? — поинтересовался я. — Почему ты принял такое решение?

— Знаешь, я уже просто ненавижу хубилгана-ламу. Но не знаю, как от него избавиться, — почти закричал он.

Вообще-то, наставник Чойнхора — почтенный хубилган-ла-ма — такой добренький старичок. Речь его нетороплива, движе­ния мягкие, вкрадчивые. Каждого входящего в юрту он обяза­тельно пригласит к столу, накормит, напоит и обогреет. Погля­деть — так вроде бы добряк добряком. Но лучше было бы, если бы Чойнхор держался от него подальше. Когда я поклялся по­мочь ему всем, чем смогу, и сделать для него все, что в моих силах, Чойнхор очень обрадовался и даже рассмеялся. Мы усло­вились, что я буду приходить к нему через день или через не­сколько дней. Таким образом, мы часто встречались и, если хубилган-лама разрешал, отправлялись в город смотреть кино или какое-нибудь представление. Правда, это удавалось очень редко. В тот вечер мы как раз отправились на ярмарку. Пред­ставление окончилось поздно... И вот Чойнхора убили... Я хотел проводить его, но он отказался, сославшись на то, что ему обя­зательно надо зайти в одну юрту с поручением от хубилгана-ламы, а приводить туда посторонних, то есть меня, не велено. Поэтому мы расстались, договорившись встретиться через пару дней. Че­рез день я отправился в хашан хубилгана Довчина, где жил, прислуживая перерожденцу, Чойнхор. Я увидел хубилгана-ламу, сидящим, как обычно, скрестив ноги, на желто-пестром тюфяке. Когда я подошел поближе, оп вдруг свирепо уставился на меня, выкатив глаза так, что были видны лишь одни белки, и процедил сквозь зубы:

—        Негодяй. Ты заманил моего бедного послушника и лишил его жизни. Может, ты и со мной так же хочешь поступить?

Я еще не знал, в чем дело, испугался его гнева и спросил почтительно, умоляющим голосом:

— Почтенный лама, соизвольте объяснить, о чем вы говорите? Я ничего не могу понять.

— Я не Чойнхор, меня ты не обведешь вокруг пальца. Ли­шил человека жизни и до сих пор прикидываешься смирной овечкой, — ехидно ответил хубилган.

Он еще долго ругался, называл меня самыми дурными сло­вами. Из его уст я впервые и услышал, что Чойнхора не стало п что меня подозревают в его убийстве, — закончил свой рас­сказ Самдан.

—        Не говорил ли вам Чойнхор еще чего-нибудь? Постарай­тесь припомнить, о чем вы вообще говорили? — задал вопрос Пурэвжав.

Большие черные глаза Самдана, казалось, еще больше потем­нели. Он долго сидел, уставившись в одну точку, подперев го­лову руками. Вдруг, вспомнив что-то, видимо, очень важное, рез­ко поднял голову и заговорил:

— Я вспомнил. Однажды Чойнхор сказал мне, что кроткий, смиренный нрав учителя-ламы — это лишь видимость, а его на­божность — обман, маска, под которой скрывается что-то непо­нятное и страшное. Учитель-лама часто уходил куда-то из хашана на ночь глядя и возвращался лишь на рассвете, а потом до полудня почивал в своей юрте.

— Слушай, друг, уходи-ка ты лучше оттуда поскорей да по­ступай на работу к нам в артель. Я поговорю с кем надо, чтобы тебя взяли на работу, — уговаривал его я, но Чойнхор, как я прежде, не проявил твердости духа и ответил: «Ладно. Но толь­ко не теперь. Осенью, хорошо?»

— Зачем же откладывать до осени? — перебил его я.

— На лето я хочу поехать в худон (1) навестить своих родных, а уж потом, вернувшись из худона, не пойду в монастырь, а сра­зу же поступлю на работу, — заверил меня Чойнхор.

— Ну, хорошо. А что вы можете сказать насчет ножа, кото­рым был убит Чойнхор? — быстро спросил Самдана Пурэвжав.

— Это действительно мой нож, но я совершенно не представ­ляю себе, каким образом и когда именно он пропал у меня. Ведь я постоянно носил его при себе. На следующий день после того, как мы расстались с Чойыхором, я хватился ножа, но нигде не мог его найти.

1 Худон — сельская местность, деревня.

...Как только Самдан ушел, помощник Пурэвжава с горяч­ностью, свойственной молодым людям, выложил свои догадки и предположения относительно убийства послушника, пытаясь свя­зать этот случай с задержанием перебежчика:

—        По-моему, все нити ведут к хубилгану Довчину, и он яв­ляется здесь главным дирижером! Эту змею надо сейчас же хва­тать за горло.

Пурэвжав покачал головой.

—        Спешка — плохой помощник, — заметил он. — Не надо горячиться. Хубилгана сейчас трогать нельзя. Он ни в коем слу­чае не должен догадываться, что мы в чем-то его подозреваем. Иначе спугнем его. Нужно сделать, как говорится, ход конем, и выигрыш будет за нами.

Помолчав немного, он продолжал:

—        У меня есть кое-какие соображения. Не попробовать ли нам сделать так, чтобы кто-то из наших проник в монастырь Святого Лузана под видом агента японской разведки Балдана. Там его никто не знает в лицо... Но дело это опасное и потребует от разведчика огромного напряжения сил. Свою роль разведчик должен сыграть чрезвычайно тонко, помня, что ошибается он только один раз.

Лейтенант одобрительно кивал головой, с восхищением глядя на Пурэвжава, и, когда тот кончил говорить, предложил:

— Давайте немного отдохнем, товарищ капитан, уже за пол­ночь. Надо хоть немного поспать до утра.

— Да-да, конечно, — спохватился Пурэвжав и вышел из-за стола.

...Пурэвжав медленно шел по узенькой улочке, зажатой меж­ду высокими хашанами и спускающейся вниз под горку к окраи­не города, где стояла его юрта, ничем особенным не выделяю­щаяся среди других юрт. Он глядел себе под ноги, не замечая скопившуюся в неглубоких рытвинках воду. Мысли были заняты монастырем Святого Лузана. «Одобрит ли мое решение полков­ник? А если одобрит, попрошу, чтобы под видом Балдана напра­вили в монастырь меня. Только не нужно спешить, надо взвесить все «за» и «против», чтобы полковник убедился в необходимости проникнуть в логово этих волков».

Погруженный в эти мысли, он незаметно подошел к своей юрте. Все давно спали. Не раздеваясь, прилег на мягкий тюфяк и сразу же погрузился в сон.

Утром жена, увидев спящего мужа, догадалась, что у него опять было трудное дело. Стараясь не греметь посудой, она ти­хонько начала готовить чай с молоком, мясную лапшу. Но он проснулся сам, едва она кончила заваривать чай.

— Не сердись на меня, — мягко сказал он жене, дотронув­шись до ее руки. — Эти дни я совсем не вижу тебя. Вот и сего­дня тоже важное дело...

— Будто у тебя бывают дни, когда нет важных дел, — пере­била она его, напуская на себя обиженный вид. — Что-то я не припомню такого дня с тех пор, как ты поступил на эту работу,— примирительно сказала она и улыбнулась.

2

По описанию Балдана Пурэвжав легко нашел хашан хубилгана-ламы — просторный двор грямоугольной формы, обнесен­ный высоким плотным частоколом, через который невозможно было разглядеть, что делается внутри. Вот и заветная дверца, изукрашенная затейливым орнаментом. Пурэвжав тихонько по­тянул за шнурок, конец которого свисал снаружи. Послышался деревянный звук упавшей щеколды, дверца отворилась, и тут же раздался мелодичный звук колокольчика, возвещая о вошедшем. Узкая дорожка, аккуратно вымощенная кирпичом, вела к большой белоснежной юрте хубилгана, из которой доносился тончай­ший запах благовоний. Пурэвжав, войдя в юрту, отвесил по обы­чаю низкий поклон и поприветствовал перерожденца по-баргутски Довчин встретил его весьма дружелюбно, как и всякого входящего в юрту.