Содов, перебирая четки и беззвучно шевеля губами, будто читая молитвы, обдумывал, как бы половчее прибрать к рукам прекрасного иноходца и тяжелые серьги из чистого золота, о ко­торых как-то проговорился пьяный тайджи. Непристойно сразу соглашаться принять в заклад дорогие вещи, и он продолжал набивать себе цену.

—        Пей чай, дорогой Дамиран, откушай хвороста. Мы не бро­сим тебя на произвол судьбы, почтенный тайджи. Я излечу от порчи твое сердце, освящу твое чело и избавлю от сглазу. Ты видишь, по воле бурхана я очищаю твои грехи, благослов­ляю тебя, достойный тайджи. А твой дар будет угоден бурхану, нашему хранителю и спасителю, который ниспошлет тебе за это счастливую судьбу до третьего колена твоего рода.

- Премного благодарен, наставник. Как бы мне поскорее из­бавиться от вещей, из-за которых от меня отвернулась судьба?

- Не надо спешить, дорогой Дамиран. Я дам тебе хадаГ, привяжи его на гриву или к хвосту иноходца, и он больше не на­влечет на тебя беду. А серьги принеси побыстрей. Приходи пос­лезавтра, я приготовлю благовонные травы, освящу их на жерт­веннике перед бурханом и воскурю над твоей головой.

Огромная гора свалилась с плеч Дамирана. Теперь он без­грешен, удача будет сопутствовать ему до третьего колена ро­да! Чего еще надо? Оц сел на коня и, чувствуя себя молодым, пустил лошадь полным галопом.

Тем временем Довчин, закрыв на засов дверь, извлек из ко­ваного сундука золото и серебро, разложил драгоценности на тюфяках, прикидывая вес. «Золото всесильно. Если захочу, по­еду в Харбин, и медная печать, пожалованная Дамдин-Очиру, будет с таким же успехом пожалована мне. Однако чем с пе­чатью сидеть в Баргутской кумирне, лучше с золотом жить здесь, в монастыре Святого Лузана. Лишь бы власть переменилась... Надо будет, и иноходца променяю на золото...»

Когда счастливый Дамиран, скинувший с плеч бремя гре­хов, возвратился домой, жена набросилась на него с упреками. От злости она готора была его съесть.

—        На старости лет совсем забыл дом! Шляешься каждый день с утра до вечера... Где это тебя сегодня весь день черти косили? Даже воды не принесешь! Хуже бродяги бесприютно­го... — не унималась жена.

- Придержи язык, старая грешница! Я тебе сейчас покажу, как я шляюсь! — тайджи вытащил из-за голенища кнут и, за­махнувшись на жену, заорал: — Я в монастыре был, благосло­вение из святых рук получал, меня фимиамом окуривали... Не­годница! Шляюсь?! — задыхался от гнева Дамиран.

- А ну, положи   кнут! Тебе   кто дал   право меня   бить? Не очень-то я тебя боюсь...

- Ах, ты еще и о правах заикаешься, старая сковородка! Это какие такие права? Болтуна Цултэма наслушалась? Так я его живо без языка оставлю!

Дамиран поднял с пола чайник — пусто! В другом тоже ни­чего не оказалось. Он нехорошо посмотрел на жену.

—        На чем же я поеду за водой? На пегом ты весь день разъ­езжал, а другого мне из табуна не поймать. С утра овец пасла, за весь день ни крошки на язык не положила, и от тебя помощи никакой. Когда же это кончится? — В глазах жены заблестели слезы.

«Действительно, я совсем забросил дом. А ей одной не под силу такое большое хозяйство. При новой власти прислугу и за деньги не найдешь, не то что раньше было...»

—        Ну ладно, жена, не бранись. Потерпи немного. Я ведь тоже не сия?у без дела. Скоро все переменится к лучшему, и те­бе не придется чистить сажу с котлов и ездить за водой. Еще несколько месяцев... Только смотри никому не проболтайся о том, что я тебе сейчас говорю. Время такое, что и собственный язык может погубить.

Через пару дней Дамиран по уговору с хамбой Содовом тай­ком от жены передал ему заклад: вороного иноходца и массив­ные золотые серьги в национальном стиле. На обратном пути повстречал Балдана.

—        Хамба-лама избавил меня от всех прегрешений. Он очис-стил мою душу, воскурив над моей головой фимиам. Бурхан сно­ва ниспошлет мне завидную судьбу. Простите и вы мне мои про­шлые промашки. Отныне я посвящу себя возведению субур­гана...

«Интересно... Опытный и хитроумный тайджи, один из опас­нейших заговорщиков просит у меня прощения. С чего бы это?»

Вы мне откровенно нравитесь, и ваши заслуги я ценю ни­чуть не меньше других. Дорогой Дамиран, вы часто ездите по худону, что новенького болтают?

Причина есть, а способ найдется, — последовал странный ответ, озадачивший Балдана.

Всадники поклонились друг другу и разъехались в разные сто­роны.

«Наши взгляды во многом совпадают. Он в самом деле очень умен, а я умнее». Тайджи придержал коня и посмот­рел вслед быстро удалявшемуся Балдану.

18

Единственной заботой кургузого тайджи стало возведение субургана и привлечение к этому делу как можно большего чис­ла подаятелей. С утра до ночи он разъезжал по ближним и даль­ним селениям, отыскивал в степи одинокие аилы. Каждому встречному он с воодушевлением объявлял о предстоящем празд­нике субургана.

—        Восьмого числа новой Луны первого осеннего месяца* — зычным голосом изрекал Дамиран речитативом, — на централь­ной усадьбе монастыря Святого Лузана состоится божественное и неповторимое зрелище — праздник освящения субургана.

* День осеннего противостояния Солнца по лунному календарю у буд­дистов.

Его святые мощи воздадут каждому, кто придет, счастливую судьбу до третьего колена рода, если согласно предсказанию гороскопов и мудрых лам пришедший возложит на субурган имеющееся у него ружье, саблю или хотя бы охотничий кинжал. Этого чело­века ожидает безгрешная жизнь в этом мире и счастливое перерождение после смерти. Приходите, верующие! Новый субурган своим великолепием затмит все прежние! Только на позолоту его ганжира* выделено более трех тысяч тугриков. Приходите, послушники бурхана! В день освящения верующим будут бес­платно раздавать вещи из монастырских кладовых. Имеющие ноги да придут, не имеющие ног да приползут, чтобы очистить­ся от грехов и продлить свой возраст в этом мире!

* Ганжир — отличительный религиозный знак на куполах монасты­рей, мечетей.

Слова Дамирана волновали аратов. Люди начинали думать о том, где раздобыть хоть какое-нибудь оружие, в худшем слу­чае — возложить на субурган кусочек золота или серебра и та­ким образом спасти свой род от бед и лишений, от болезней и падежа скота, а также очиститься от грехов и обрести душевное спокойствие.

Призывы кургузого тайджи дошли и до хотона, где жил с семьей Цултэм.

—        Не верьте, люди! — убеждал он однохотонцев. — Ламы хотят обманным путем заполучить ваши деньги и ценности и оставить вас без оружия. Возложив на субурган старые ружья и последние кинжалы, чем будете вы отпугивать жадных волков и шакалов от своих овец? Чем будете свежевать бараньи туши, если останетесь без ножей? Пусть старики вспомнят прежние времена, когда бывали случаи добровольной отдачи верую­щими самих себя в услужение ламам, которые именем тоге же бурхана превращали их в рабочий скот. Народная власть сделала человека хозяином своей судьбы... Не верь­те ламам!

Но пламенные слова Цултэма мало трогали односельчан, для которых вера в бурхана из поколения в поколение все еще была неотъемлемой частью жизни.

- Голословная агитация вряд ли поможет, — сказал Цултэму секретарь партячейки сомона. — Нужен наглядный при­мер, дружище.

- А что, если религиозный праздник субургана превратить в смотр наших худонских талантов, товарищ секретарь? Устро­им самодеятельность, разыграем разные сценки, продернем как следует лам, а?

- Это идея! Но работа здесь ох как сложна.

- Захотят ли, вернее, осмелятся ли люди выступать перед об­ществом? Такого в здешней глухомани еще не видывали. Тем более что в монастыре им обещают обед и подарки в виде тряпья, награбленного у них же.