И опять же очень важно было не перестараться, не перескочить чересчур за ту самую троечку. Поэтому по "конвейерной" цепочке неизменно спускалась лишь какая-то часть математической контрольной, а объяснения приходилось сочинять на том простецком лексиконе, что был характерен для Антольчика и всей остальной компании.

-- Нас тут целая мафия! -- когда дело заканчивалось удачно, посмеивались, потирая руки гвардейцы. -- А ты уже тогда наш босс, выходит.

Очень ценили Игната в классе и за подсказки. Частенько просили "помочь", особенно перед решающим ответом в конце четверти, и помочь таким образом он был готов каждому:

-- Лады! -- кивал согласно головой. -- Только тут... сам знаешь.

Последние слова он выговаривал не совсем уверенно. Дело в том, что учителя в их школе были в основном люди поработавшие, с опытом, с профессиональным слухом. Когда они хотели слышать, тогда было лучше не подсказывать. Но к великому счастью для всей мафиозной цепочки в школьном учебном процессе обязательно наступал такой особый период, когда учителя "слышать" не особенно и хотели. Период этот неизменно наступал в конце учебного года, а очень часто и в конце школьной четверти.

И действительно, строг и принципиален учитель сразу после каникул, сыплет двойки направо и налево, родителям норовит звякнуть по любому поводу, то и дело грозится на второй год оставить. А под конец года словно подменили его вдруг -- и громких подсказок не слышит, и отметки, пожал-ста, еще и сам исправлять предлагает к доске. А на последней контрольной рассеянно занят, лишь изредка поглядывает на класс; раскроет журнал посередке и, словно что-то там внимательно высматривает.

"Вот интересно, а сколько бы лет к ряду просидела в одном классе моя мафиозная цепочка, еслибы не эта загадочная учительская доброта в конце года?" -- вопрос этот в то время не раз приходил на ум к Игнату.

Полешук Микола из купринской "Олеси", асс и профессионал в своем охотничьем деле, за многие месяцы так и не смог выучиться правильно вывести гусиным пером свое имя. Лешка Антольчик тоже, например, иной раз даже удивлял своей сообразительностью во многих житейских вопросах, а за все школьные годы выучился лишь читать немногим лучше, чем по слогам да считать рубли-копейки в кармане.

-- Ну и что? -- говорил он не раз, улыбаясь, своему шефу-приятелю. -- Институт мне по-любому не светит, а с молотком и отверткой в руках... И кому они на хрен, скажи, твои синусы?

И посмеивался еще вдобавок:

-- Пси-псинусы... Гайку-болтик я и так закручу.

Казалось, он уже тогда знал прекрасно, что в жизни пригодится обязательно, а что и не очень.

-- Хочешь картинку из будущего? -- лыбился рядом, и уже словно с издевкой, широченный сутулый Лось. -- Вот ты инженер под хваленый диплом на заводике за сто рэ, ну а я....Положим, случайно и я оказался на том самом заводике. Гайки, болтики скромно отверткой верчу, но за три сотни!.. Я на новеньких "Жигулях" с ветерком на работу, а ты велик ржавый ножками крутишь.

-- Справедливо, считаешь?

-- Ну так! -- ухмылялся в ответ лопоухий Лось еще шире. -- Кто в нашем государстве класс-гегемон?.. Пролетариат.

-- Зачем же тогда вообще ходить в школу? -- удивился однажды Игнат.

-- А батька?.. Сам понимаешь, а так оно.... Помнишь, как Зэро?

Зэро как-то ужо чень рано повзрослел. Уже в шестом классе у него начали пробиваться редкие усики, он первым из всех в классе отпустил по тогдашней моде длинные волосы. На уроках он часто доставал из кармашка крохотное зеркальце, укладывал его на раскрытый учебник, почти не моргая пристально вглядывался, приглаживал старательно волосок к волоску. Рос он без отца. Мать свою, малозаметную в поселке, тихую женщину в разговорах с дружками называл "материлкой":

-- Мне материлка что, я и послать могу запросто! -- часто хвастался своим одноклассникам.

И вот однажды...

Он будто задал однажды себе тот же вопрос, что когда-то Игнат Лешке Антольчику:

-- А зачем вообще ходить в школу?

Что послужило тому причиной, никто так никогда и не узнал. Сам Зэро, будучи натурой весьма скрытной, никому не рассказывал, ну а отыскать хоть какую-то внятную логику в его бочковатой голове тоже навряд ли кому бы удалось. Однако именно тогда его досель весьма скромная особа приобрела такую широкую известность далеко за пределами их крохотного поселка. Будто начальство великое принимал он вскоре в своем скромном домишке на поселковой окраине целые делегации. Классная, завучи, директор, инспекторы из РОНО... Игнат не раз замечал с изумлением, как на директорской машине доставляли оболтуса к самым дверям школы.

-- Как профессора того в школу доставляют, лекции читать! -- от души завидовала мафиозная цепочка. -- Вот тебе и Зэро-нулек, а на весь район напустил шороху.

Игната также не могло не интриговать столь внезапное превращение первейшего двоечника и оболтуса в чрезвычайно важную персону.

-- И что с ним так носятся? -- спросил он у матери, тоже учительницы.

Ответила она не сразу и как-то уж очень сердито:

-- О-от, остолоп, что еще? Что в лоб ему, что по затылку, а полетит ЧП из района --- тогда здесь у многих головы полетят.

И прибавила уже спокойней, но с очевидным недоумением:

-- Все у нас так. Как вверху сказали, так и быть должно. Раз сказали "всеобщее среднее", значит так и не иначе. И никаких гвоздей, без вариантов, хоть остолоп тебе, хоть оболтус.

5

Пацанчики

Гвардейцы составляли подавляющее большинство так называемой мафиозной цепочки, однако входили в нее и некоторые пацанчики. Так, на соседней парте впереди за Игнатом и его подшефным расположились сразу двое из них, Михаська и Петрик.

Пухлощекий, румяный, кругленький как колобок Михаська своей силой только немногим из гвардейцев уступал, но неловкость и исключительная неповоротливость позволяли без проблем с ним справиться. Молниеносным, отработанным движением Игнат всегда успевал выгодно захватить, а после просто перегибал Михаську пополам.

Вплоть до самого выпускного класса учился тот средненько и на контрольных частенько не мог обойтись без помощи соседа отличника. А поскольку располагался непосредственно за ним спереди, то являлся чрезвычайно важным передаточным звеном той же самой мафиозной цепочки, и вследствие этого относительно редко оказывался в незадачливых объектах насмешливых забав со стороны изнемогающего от скуки диктатора и его верных гвардейцев.

В футбол-хоккей Михаська также играл слабовато, зато, как и Игнат был заядлым болельщиком. Болели они за разные команды, один за ЦСКА, второй за "Спартак", и очень любили поспорить, подразнить друг друга шутливо, доказывая достоинства своих кумиров:

-- Ты только глянь, как он ездит, маэстро твой. Смех один, кругами!

-- Там один рост -- машина! Бортанись разок с таким, гляди посмеешься. Твой зато, недоросток мелкий, прошмыгнет между ног у защиты...

Однако и команда, и кумиры тотчас становились общими, когда играла сборная. Теперь уже не было конкретно армейцев и спартаковцев, теперь они были просто "наши", игроки-легенды, десятилетиями удивлявшие мир. И были их незабываемые победы, и было счастье, и гордость за могучую державу с названием величественным, звонким Советский Союз.

В час важнейших хоккейных баталий заядлыми болельщиками мгновенно становились все в классе. Можно было даже не смотреть телевизор, результат и так был ясен с утра. Шутливо, оживленно в классе, значит порядок; гнетуще, тоскливо -- ожидай вскоре отголосков с далекой "камчатки":

-- Эх, та-айга. Чехам продули.