В мире вообще и человеческом обществе в частности нет ничего постоянного, ничего окончательно определенного. Жизнь – это развитие, постоянное изменение, преобразование. Нации не составляют исключения. Это живая материя, отражение бытия и продукт общественного сознания. Нация находится в движении и развивается, она существует, пока в ее членах поддерживается живой огонь сознания ее реальности, сознания своей сопричастности с ней, нераздельности своей судьбы с ее судьбой. И все же говорить, что нация создана и стала реальностью, можно. Она может считаться таковой, когда ее образ, черты станут символическими ценностями для всего или для большей части данного коллектива, когда его члены будут позиционировать себя в окружающем мире исходя из сознания своей принадлежности к ней. Ее реальность не только объективна, но и субъективна и заключается еще и в том, насколько конечный результат соответствует идеальному образу нации и насколько ее строители считают этот результат соответствующим изначальному идеалу.
Следует пояснить, что в данном случае понимается под проектами национального строительства. Это создание группой интеллектуалов умозрительной конструкции национальной общности – национального фантома, и «привязка» его к конкретным условиям – субъективным факторам: этническим, культурным, социальным, экономическим особенностям того населения, у которого предполагается сформировать определенную национальную идентичность[20]. Этим условиям надлежит стать «плотью» для умозрительных национальных фантомов и превратить их в живые национальные организмы.
Указанные факторы часто называют объективными признаками национальной общности. И действительно, и язык, и территория, и социокультурный, психологический тип, и хозяйственные особенности (общность экономической жизни), взятые как признак, являются чертами данного коллектива, делают его отличным от других[21]. Но в то же время ни один из этих «объективных» признаков, ни даже все они вместе сами по себе не играют решающей роли в становлении национальной идентичности. Язык, этническое происхождение, вероисповедание, культура и территория становятся действительно объективными признаками данной общности лишь тогда, когда в сознании отдельного человека, в сознании групп населения и общества в целом превращаются в субъективные символические ценности[22]. Когда, скажем, украинский язык представляется чем-то большим, нежели средством коммуникации; борщ и сало воспринимаются не как еда, а как ценностные атрибуты определенной общности; а гопак рассматривается не как народный танец, а как некая национальная философия, заключенная в символический набор телодвижений и жестов, причем философия боевая, направленная на борьбу с внешним (инонациональным) врагом. То, как культура может стать такой ценностью и превратиться в объективный признак, наглядно демонстрирует судьба поэзии Т. Шевченко и культ самого поэта. Таким образом, «объективные» признаки становятся таковыми в ходе их трансформации в символические ценности, то есть в процессе формирования национальной идентичности.
Поскольку преобразование этнических коллективов было характерно для всех европейских стран, нациотворение той или иной общности реализовывалось в тесном взаимо– и противодействии с другими проектами, которые, в свою очередь, стремились утвердить среди того же населения свои ценности и свою национальную идентичность[23]. В случае с национальным развитием «Украины» альтернативой украинскому выступали Общерусский проект (или проект Большой русской нации) и польский проект. Вернее сказать, именно украинский национальный проект выступал в качестве альтернативы двум другим, как имевшим более глубокие исторические корни.
Оба проекта подразумевали включение в развитие собственной национальной идентичности того восточнославянского населения, которое сторонниками украинского проекта трактовалось как украинское, русского – как малорусское, а польского – как русинское. Борьба велась за население и территории, на которых это население проживало. Наиболее яркий пример – столкновение общерусского и украинского проектов, претендовавших (и продолжающих претендовать) на одно и то же население и территорию, на одни и те же святыни, на одно и то же прошлое и, естественно, взаимно отрицающих друг друга и альтернативную идентичность для «подконтрольного» населения.
О проектах нациотворения речь еще будет идти. Здесь же, для лучшего понимания состояния общества и стоящих перед украинским движением задач, стоит привести еще одну модернистскую версию украинского нациогенеза, предложенную американским исследователем украинского происхождения Р. Шпорлюком. Он исходит из тех позиций, что Украина была «окраиной» России и Польши. Когда под влиянием индустриально-капиталистической модернизации начинается трансформация русского и польского обществ в общества современного типа, в которых национальная идентификация и идеология стали приобретать ведущее значение, украинцы оказались в непростом положении. Дилемма состояла в том, станут ли они из «полуфабриката» и «окраинного общества» частью русской или польской наций (к тому времени для российской Украины актуальность сохранял лишь общерусский вариант) или сами превратятся в особую, такую же современную нацию. И далее Р. Шпорлюк указывает, что в силу определенных традиций (культурных, исторических, государственных) и стремления «украинцев» непосредственно войти в мировое сообщество был выбран второй путь и начато создание «Украины» как особого национально-культурного и политического сообщества. Этот же процесс означал отказ от иной идентичности и удар по русскому и польскому проектам[24].
Подход Р. Шпорлюка к проблеме появления «Украины» как национального организма заслуживает внимания, но после того как будет пересмотрена его основная посылка, а именно: положение о наличии «украинцев». Такая посылка является широко распространенной, причем не только среди сторонников этногенетического подхода. Это считается как бы само собой разумеющимся, поэтому стереотипы мышления ведут и к одинаковым выводам. Но вот существовал ли «украинский народ» как некий вполне оформленный самодостаточный организм, осознающий себя таковым? Факты свидетельствуют об обратном.
Было бы некорректно утверждать, что украинцы оказались перед каким-то выбором. Перед выбором оказались деятели национального движения. Ведь «украинцев» еще предстояло создать, еще предстояло внушить населению Малороссии, Новороссии, Волыни, Подолья, Слобожанщины, Приазовья украинское национальное сознание, распространить украинскую идентичность. Можно сказать, что национальную идентификацию пришлось выбирать именно тем группам образованного малороссийского общества (и в том числе самим активистам национального движения), которые были готовы к восприятию такого рода вопросов. Украинский проект (термин, кстати, был введен в употребление Р. Шпорлюком) не был ответом малороссийского общества на дилемму, которую во второй половине XIX в. поставило перед ним общественно-политическое и социально-экономическое развитие Европы и Российской империи. Он был лишь одним из нескольких возможных вариантов его трансформации, и ему только предстояло утвердиться в качестве такового. В отличие от позднейших историков деятели украинского движения вполне отдавали себе отчет, что «украинцев» как нации нет и их только предстоит создать. Именно так, как целенаправленное распространение малочисленными группами «украинцев» национальной украинской идентичности на широкие этнографические массы и превращение этих масс из «малороссов» и «русинов» в украинскую нацию, излагал суть украинского движения его виднейший деятель и руководитель М. С. Грушевский[25].
