Его сторонники в России встретили начавшуюся войну неоднозначно, но большинство из них, по крайней мере внешне, заняло оборонческие позиции или, даже считая ее злом для своего дела, выбирали «наименьшее», то есть победу России. Они даже старались всячески подчеркнуть свою российско-патриотическую позицию[155] и публично отмежеваться от некоторых групп галицких «украинцев» и эмигрантов из российской Украины, вставших на путь поддержки Австро-Венгрии. А таковые имели место. По мере обострения противоречий между ведущими державами Германия и Австро-Венгрия все больше внимания начали обращать на украинское движение, прекрасно понимая, что украинский вопрос – вопрос не только о государственном, но и о национальном единстве России, и рассматривали его как своего союзника. По понятным причинам поддержку центральноевропейским монархиям выразили почти все «украинские» партии и общества Галиции. Националистами был сформирован корпус Украинских сечевых стрельцов, воевавший на Восточном фронте против своих единокровных братьев – солдат русской армии.
В 1914 г. рядом эмигрантов (Д. Донцовым, В. Дорошенко, А. Жуком, Н. Зализняком, М. Меленевским, А. Скоропис-Йолтуховским и др.) был создан Союз вызволения (освобождения) Украины (СВУ), действовавший под руководством германско-австрийского командования. Видную роль в создании СВУ сыграл А. Л. Гельфанд, более известный под именем Парвус – активный деятель германской и российской социал-демократии, «банкир революции», вхожий в крупнейшие финансовые круги Европы, идеолог мировой революции и создания Соединенных Штатов Европы, бывший одно время покровителем тогда еще мало кому известного Л. Д. Троцкого. Парвус подготовил и изложил германским властям план организации в России революции и вывода ее из войны. Среди прочего планом предусматривалась организация национал-сепаратистских выступлений в России и в первую очередь на Украине. «Украина является краеугольным камнем, сдвинув который можно будет разрушить централизованное государство»[156], – убеждал он германское правительство. План был полностью поддержан, и на указанные Парвусом цели стали выделяться миллионы германских марок (правда, значительная, если не большая, часть этих средств вела происхождение из заокеанских финансовых структур). Первая сумма в размере 2 миллионов марок была предоставлена Парвусу в марте 1915 г. Часть выделенных средств шла на поддержку Союза освобождения Украины, с членами которого Парвус тесно сотрудничал с самого начала войны. Естественно, финансирование СВУ велось и австро-венгерской стороной.
«Политическим постулатом союза», как заявляли его формальные руководители, являлась державная независимость Украины, которой отводилась почетная роль барьера, защищающего европейскую культуру (очевидно, германскую) от московского «варварства». В «Воззвании» СВУ от 25 августа 1914 г. разъяснялось, что реализацию национальных устремлений Союз связывает «с разгромом России в войне, развивая в этом направлении соответствующую деятельность»[157]. По замыслам его настоящих шефов СВУ должен был заниматься организацией революционных волнений, диверсий, создавать агентурную сеть, объединять национальные организации российских народов на почве борьбы с Россией. Однако практические результаты деятельности этой организации не оправдали надежд ее учредителей, настолько они были мизерны (хотя формально СВУ прекратил существование лишь 7 мая 1918 г.).
Еще одной задачей СВУ была агитация среди российских военнопленных-малороссов, вербовка их на службу в украинские подразделения австрийской армии и подготовка из них шпионов и агентов по разложению тыла русской армии. Среди пленных распространялись брошюры и прокламации с призывами вступать в ряды австрийской армии; им втолковывалось, что они «украинцы» и не российские подданные, а граждане «Украины». Но этой работе мешали сами пленные, большая часть которых даже в тяжелых условиях концлагерей не пошла (пусть даже вынужденно) на сотрудничество с украинской партией. Лидер кадетов П. Н. Милюков, как известно поддерживавший требования украинского движения, характеризуя положение в лагере Раштадт, приводил следующие цифры: 1500 распропагандированных пленных-малороссов были готовы воевать за украинское дело, до 3 тысяч составляли «сочувствующие», занимавшиеся на украинских курсах, 6 тысяч были ярыми противниками украинства. Остальные (большинство) не занимали никакой позиции, сохраняя нейтралитет и мечтая поскорее вернуться домой. В. И. Ленин, проживавший в то время в Европе, приводил еще более красноречивые данные. Сумевший бежать пленный солдат рассказывал ему, что в их лагере за год из 27 тысяч пленных-малороссов сагитированными оказалось только 2 тысячи. «27 000 – число большое. Год – срок большой. Условия для галицийской пропаганды – архиблагоприятные. И все же близость к великорусам брала верх!»[158] – поражался Ленин.
Безусловно, тех, кто принял украинскую идею, было меньшинство. Но немецкая обработка пленных приносила свои результаты, только они могли проявиться не сейчас, а спустя какое-то время. Ведь многие солдаты узнали об украинском вопросе и о том, что они – тоже «украинцы», именно в концлагерях. Вернувшись в охваченную революцией Украину, обращенные в «украинскую веру» и часть «сочувствовавших» пополняли ряды сторонников украинских правительств, причем становились наиболее активным элементом движения.
Политика центральных держав и связи прогермански настроенных деятелей украинства с немецкими и австро-венгерскими военными и политическими кругами были хорошо известны в России. Понятно, что это непосредственным образом влияло на отношение к представителям украинского движения внутри страны. Вот поэтому они и старались откреститься от германофильства и опровергнуть укоренившиеся в российском обществе обвинения о связях движения с враждебными разведками. Не кто иной, как С. В. Петлюра, писал, что украинцы (в данном случае имелись в виду и «сознательные», и народ, от лица которого последние стремились выступать) будут храбро защищать Россию, «сражаясь в рядах войска и действительно проливая кровь за единство государства»[159].
Но, несмотря на подобные демонстрации лояльности, иногда искренние, а чаще нет, российские власти не изменили подозрительного отношения к движению. Был закрыт ряд изданий, в том числе газеты «Рада», «Село», журнал «ЛНВ» и др. (украинская пресса в столицах продолжала выходить). Попытки создания «украинских» госпиталей были отвергнуты и характеризовались в прессе как проявления сепаратизма[160]. Отношение властей к украинскому движению внутри страны было сходно с политикой по отношению к «украинцам» в занятой русскими войсками Галичине, заключавшейся в закрытии украинских обществ и прочих учреждений. После отступления в 1915 г. русских армий из Галиции правительство стало более осторожным, а деятели движения – наоборот, более активными.
Аналитики МВД отмечали, что с начала войны украинское движение притихло «лишь на поверхности» и что «его невидимая работа в известном направлении продолжается»[161]. Его адепты, помимо ставшей уже привычной литературно-культурной работы, осуждали политику царской администрации в Галичине, просили открыть украинские школы и ввести украинский язык в сферу народного образования. Добивались они также свободы украинского слова, разрешения деятельности культурно-просветительских обществ. Петиции, содержащие такие требования (а порой и угрозы «отмщения» Российскому государству и нации за то, что «украинский народ… приговорен к смерти»), время от времени поступали депутатам Государственной думы[162]. Некоторые требования украинства по-прежнему получали поддержку у либерально настроенных представителей общероссийских партий, например кадетов.
