Его дом был странным. В каждой комнате среди современной мебели обязательно стояло что-то из прошлого. Притом далекого. В коридоре – полированный трехстворчатый шкаф. В спальне, рядом с большой кроватью, накрытой покрывалом с гигантскими розами – жалкое трюмо с треснутым лаком и такой же табурет. В большой комнате по центру – шатающийся столик с бесформенной тряпкой вместо скатерти. Точно такая же была у моих родителей, и в ней они переносили сорняки с огорода. В детской – кресло с вылезшими пружинами и бурым поролоном.

Но оригинальнее всего оказался ряд открытых полок в прихожей – от пола и до потолка. На них размещались книги, пыльные пустые банки, коробка с шашками и домино, старый шланг от пылесоса, дырявый дуршлаг, шпагат, связка желтых газет, портфель, с которым он когда-то ходил в школу, дипломат отца и несколько клубков «Дарничанки». Сверху нависал кусок войлока, детские мальчиковые валенки и потертый ремень. Откуда-то из глубины вылетела платяная или войлочная моль. Я не успела рассмотреть, как Иван пришиб ее одним мощным ударом.

Он подвел меня к окну, заставил посмотреть вниз, а потом заговорил, стараясь зацепить губами ухо.

– Видишь, справа школа. Ребенку даже дорогу не нужно будет переходить. Слева и чуть назад – два детских садика. Внизу – игровая площадка. Ты можешь готовить и просто за ним приглядывать.

– Приглядывать за кем?

– За нашим ребенком.

Потом он развернул меня к себе и сказал очень жалобно:

– Послушай, Кирка. Переезжай ко мне. Сколько мы можем встречаться в машине и в кафе? Будем жить, как все, – обычной человеческой жизнью.

– А как все – это как?

– Ужинать на кухне, по субботам – генеральная уборка квартиры и стирка, конечно. По выходным – шашлыки или рыбалка. Летом можно снять домик в деревне и спокойно заниматься прополкой зеленого чеснока и заготовками на зиму. По утрам – купаться в речке. В воскресенье – ездить за продуктами в супермаркет.

– Мне нужна домработница.

Он присвистнул.

– Я всю жизнь убираю сам. Не хватало, чтобы какая-то чужая баба гремела в нашем доме ведрами и заглядывала в мои труханы. Что соседи скажут? Что я привел в дом жену и отдельно уборщицу?

– Вань, я театр люблю. Мне музыка нравится. Я не хочу посвящать себя домашнему хозяйству.

Он махнул рукой и ушел на кухню.

Мы сели смотреть фильм.

– Подожди, я должен переодеть футболку. Эта новая, только вчера купил.

Он нашел в шкафу растянутую майку с множеством старых майонезных пятен и натянул на себя. Тяжело сел на пол.

– Почему ты на полу?

– А у нас в доме правило – на диване не есть.

Я упрямо уселась на диван, держа на тарелке небольшой кусок яблочного пирога. Шарлотка по вкусу напоминала бисквит. Дома мы готовили ее совсем по-другому: из белого хлеба, заварного крема, яблок и ликера.

– Кирюха, о чем ты говоришь? Так уже никто не делает, разве что в каком-то далеком от цивилизации селе. Все намного проще. Кислые яблоки заливаются тестом из четырех яиц, стакана сахара и стакана муки. Тридцать минут в духовке – и красота! Пойду-ка, еще положу кусочек.

После фильма он полез целоваться. Я мгновенно превратилась в ежа. Полные влажные губы и большие руки, как у мясника, не вызывали никаких ощущений. Словно мое тело было из того поролона, что в детской.

– Вань, я не хочу.

– Глупая, ты даже не представляешь, какой я в постели. И потом – я всегда довожу женщин до оргазма и могу отличить клиторальный от вагинального.

– Ты уверен?

– А то…

Он так же быстро успокоился, как и завелся, смахнул сахарную пудру со штанов и стал рассказывать:

– Совсем недавно у меня была любовница. Молодая женщина двадцати пяти лет. Неплохая фигура, грудь как надо, третьего размера. И все было неплохо, если бы не некоторые неудобства и трудности. Мы встречались по пятницам. Она жила на Троещине, в самом конце, на улице Кутузова, недалеко от залива Доманя. Я туда потом ездил на рыбалку. В тех местах хорошо клюет карась, окунь, судак и даже щука с сомом. Раков много. Я тебе рассказывал, как моя бывшая жена чистила щуку? Она ей челюсти завязывала бинтом.

Иван подождал, пока я выдавила что-то похожее на улыбку, и только потом продолжил:

– Так вот, я отвлекся. Встречи оказались слишком затратными. Мне нужно было ее привезти, накормить ужином, приготовить ванну, покувыркаться в постели и доставить домой. А потом вернуться за полночь в разгромленную квартиру, в которой валялись покрывала, мокрые халаты и липкие простыни. Короче говоря, полный кавардак. А в субботу я забираю сына. Получается, нужно встать в семь, убрать квартиру и ликвидировать последствия нашего свидания. Да и по финансам выходило много. Бензин, виноград, бекон и хорошее белое вино. Последней каплей стала ее наглость. Сидит себе на диване, вся такая разнеженная, а я мою посуду на кухне. Не поднимая попы, кричит: «Принеси мне виноград». Вот тогда я не выдержал и очень доступно объяснил, что не являюсь прислугой и что не мужское дело возиться на кухне. Она испугалась, заплакала, стала просить прощения, только я твердо решил: уж слишком дорогим получался секс. Но ты не переживай, она всегда оставалась довольной. Даже жаловалась, что все натерто внутри…

С Иваном мы больше не встретились. Он звонил еще десятки раз, насилуя корпус телефона, и упрекал:

– Но ты же провела со мной целый месяц. Ты отобрала время у себя, у меня, у других, более достойных девушек.

После этого я твердо решила: больше никаких свиданий. Как минимум полгода. Лучше буду читать до головокружения, спать у мамы в гамаке, пить свои любимые молочные коктейли, разжевывая малиновые косточки, слушать восточную музыку и посещать тренинги по личностному росту.

Но на следующий день ко мне «постучалось» письмо. Словно синица с глазами-бусинками и желтым галстуком прошлась клювом по монитору компьютера. Письмо было в стильном конверте нежно-весеннего цвета, а я сидела и думала: а может, не открывать? Сколько до этого было писем. И от свиданий уже металлический привкус во рту. И лень куда-то собираться. Покрывать ногти коралловым лаком, маскировать дефекты пудрой и распылять запах от Жака Кавалье9.

Писал некий Матвей, которому знакомые дали мой адрес. Писал коротко, сжато и по существу. Слова наслаивались друг на друга, и получалась ажурная картинка. И не было ничего лишнего и бестактного. Просто вся жизнь, скупо упакованная в десяток предложений.

Он рассказал, что ему сорок лет, разведен, есть дочь и мечты. И нужна женщина, с которой мечты можно было бы воплощать. Упомянул, что крепко стоит на ногах и любит путешествовать.

Я прочла, потрогала фразы и согрелась. От текста исходило тепло. Словно от камина в охотничьем домике.

На снимках был обычный мужчина с волевым подбородком, намечающейся лысиной и плотно сжатыми губами. Глаза цвета зеленых оливок и сушеной дубовой коры, коротко остриженные волосы и высокий лоб четырехугольной формы. Он смотрел прямо в объектив длинным, внимательным и цепким взглядом. В голубой футболке швами наружу и в джинсах классического покроя с пятью карманами и шириной штанины в двадцать сантиметров. На ногах – черные спортивные туфли. Было видно, что он обладает незаурядным интеллектом, практической хваткой и способностями организатора. Потом закрыла крышку ноутбука и окунулась в свой легкий, воздушный, словно взбитый миксером, день. День, в котором еще полностью принадлежала себе.

На следующее утро открыла почту еще раз и стала собираться на работу. Моросил дождь, больше напоминающий пыль. Он шел прямо из космоса и пах порохом. Распустилась сирень, которую моя соседка называла «шамаханской царицей», и ароматный шиповник. Круглолицые одуванчики в зеленых байковых колготах играли в «Море волнуется раз». Их полные ноги с икрами-бутылками очень потели в ворсистой хлопчатобумажной ткани. У соседей проснулась годовалая девочка, и ей включили мультики. Это была азбука для малышей, и экран компьютера подробно объяснял, зачем нужны буквы и слова. И я вдруг поймала себя на мысли: а действительно, зачем? Мы все равно друг друга не понимаем и вкладываем в каждое слово свой исключительный смысл, а в каждое предложение – особую интонацию. Может, причина в разрушении «Священного языка» во время строительства Вавилонской башни? Или в нашем нежелании услышать друг друга? А может, чего-то не учел варшавский окулист Заменгоф, создавая свой искусственный язык эсперанто? И не нужно было брать за основу латынь и оставлять двадцать восемь букв? Может, для лучшего понимания нужна двадцать девятая?