– Петь, помой посуду, я же не могу разорваться. У меня подгорают котлеты и куча замоченного белья в ванной. Помоги мне с полосканием. А завтра нужно поменять детские постели, землю в горшках и выбить ковры. Может, тебе удастся прийти с работы пораньше?
Папа обещал, а потом все равно задерживался. И мама сама поднимала огромную четырехведерную кастрюлю на плиту, вываривала простыни в стружке желтого хозяйственного стирального мыла и тащила на улицу ковер, вооружившись ротанговой хлопалкой.
Матвей был очень шустрым мальчиком, не умеющим сидеть тихо. Вообще не умеющим сидеть. Его глаза находились в постоянном движении, и было непонятно, то ли они косят, то ли пытаются увидеть происходящее за спиной. Он постоянно вскакивал, хватал карандаши или мяч, выбегал без спроса во двор, за калитку, зажав в ладошках мокрый сахарный хлеб или большой медовый пряник. Он рисовал на полу строительную технику, а потом разгонялся и выходил на плинтуса и на обои. Дружил со старшими ребятами и серьезно занимался спортом. Бегал быстрее всех, отжимался и играл в большой теннис с отцом. У него даже было две ракетки: одна старая с правильной площадью струнной поверхности и весом одиннадцать унций, а вторая – с треснувшей, густо обмотанной синей изолентой, ручкой. И очень скоро в маленьком провинциальном городке ему стало тесно.
На небольшом клочке земли проживало всего около четырнадцати тысяч жителей, и казалось, что каждого из них он знает в лицо. Знает, кто из какой квартиры и в какое пальто облачается по осени. Кто телятину, а кто только свинину покупает на местном рынке и когда консервирует синенькие. У кого в гостиной стоит пианино, а у кого в серванте пылится пластмассовая, почти как настоящая, машинка «Волга». Он знал, что дядя Слава увлекается поделками из старых пластинок, которые нагревает на огне и сминает широкими волнами к средине. У бабушки из первого подъезда висят самодельные шторы на кухне из старых журналов и скрепок. И каждый раз, когда мама отправляла одолжить стакан муки или щепотку соды, он старался их задеть, чтобы послушать приятное позвякивание.
Однажды он придумал историю про то, что у его отца есть настоящий трехмачтовый корабль, типа барка времен Второй мировой войны. И что стоит он на пристани рядом с рыбацкими лодками и выброшенными водорослями-мочалками. В водорослях, если хорошенечко поискать, можно найти целые тонны янтаря. А на корабле, в огромных сундуках – множество игрушечных солдатиков, золотые литые конницы и фарфоровые куклы в кружевных капорах.
– Врешь! – сказал семилетний Славик, у которого этим летом выпали два передних зуба. И хотя ранка уже затянулась, он по привычке постоянно лазил туда языком.
– А вот и не вру!
– Тогда докажи!
Он закатал рукава рубашки, словно собираясь драться.
И тогда Матвей решительно повел всех на пристань. Только две девочки остались во дворе. Они были слишком послушными и боялись мам. У одной все лето болело горло, и она гуляла с марлевой повязкой, от которой приторно пахло мочой, у второй была аллергия на пчелиные укусы. А Матвей смело шагал вперед, не имея ни малейшего понятия, где эта пристань находится. Его манил мираж судна с прямыми парусами на всех мачтах и богатство, спрятанное в отдельной каюте капитана. И он по ходу, натягивая тесьму подтяжек, продолжал рассказ:
– На самой нижней палубе находятся матросские кубрики. Там темно, пахнет шерстью и потом. Туда заходить не следует. А вот у капитана все по-другому. В кабинете – целых два глобуса, в ящиках стола – настоящие кавалерийские пистолеты, а в книжном шкафу – все истории Жуля Верна и даже «Фрегаты идут на абордаж».
Дети практически ничего не поняли, но зато прониклись к нему еще большим доверием и уважением. Они прошли мимо центрального гастронома, музыкальной школы и комиссионного магазина, в котором мама покупала ему клетчатое пальто с капюшоном. Далее виднелось здание бывшего мужского училища, штаба Очаковской крепости и облупленная типография. Там Матвей в прошлом году был на экскурсии и видел, в каких огромных бобинах привозят бумагу для будущих газет. Прохожие оборачивались на маленькую группку детей, которой руководил шестилетний мальчик в шортах на подтяжках и постоянно поправлял сползающие очки в пластиковой оправе «панто».
– Ну что, долго еще? – спрашивали самые младшие.
– Пить так хочется…
– А я писать хочу!
– Недолго. Вот только спустимся с горы.
Матвей пребывал в твердой уверенности, что как только они сбегут по вытоптанной тропинке, сразу увидят огромный боевой корабль. С изогнутой кормой и флагами. Но дойти до горы они не успели. Их остановила соседка по лестничной площадке в своем красном гороховом платье, словно вечная божья коровка. Она возвращалась с ночной смены и пребывала не в самом хорошем расположении духа.
– Матвей, ты почему один? И где твоя мама? Она тебя отпустила?
Матвей ответил, как взрослый, играя клипсами:
– Мама дома, возится с Генкой, а мы идем на пристань.
Соседка устало поставила сумку, в которой была недоеденная творожная запеканка, что-то из периодики и упаковка чехословацких чулок.
– На какую пристань? Она в другой стороне. А ну, марш домой!
И она быстро завернула всю компанию обратно. Дети, порядком уставшие, с радостью затопали по брусчатке.
Во дворе начался переполох. Взволнованные мамы тормошили двух перепуганных девочек, пытаясь уточнить, куда делись дети.
– А их Матвей увел смотреть боевой корабль.
– Какой корабль?
– Корабль его отца-моряка. Там еще сундуки с драгоценностями, фарфоровые куклы, которые пьют чай из чайных чашек с блюдцами, и платяные шкафы с настоящими корсетами.
Маргарита Львовна укоризненно посмотрела на мужа-инженера и сказала, что это все его воспитание.
Пока длился допрос и выяснение деталей, гороховая соседка и вообще неприятная женщина загнала детей во двор, как стадо гусей.
– И вы знаете, где я их поймала? Аж за складами. Идут такие важные, хоть бы хны. И этот ваш командир – от горшка два вершка. Дорогу он знает! Ты бы, Рита, лучше за ним следила, а то заведет в следующий раз – не отыщите.
Мама отвесила ему подзатыльник. Другие мамы тоже стали шлепать своих чад, и через секунду весь двор рыдал хором. А потом, наплакавшись, взялся за привычные ведра и лопатки и устроился в песочнице. Рядом облегченно вздыхали родительницы с клубками одинакового сиреневого мохера. Его выбросили по двенадцать рублей за моток, и они, отстояв очередь, теперь вязали на зиму одинаковые шапки и свитера. В песке Матвей сидеть не любил. Для него было унизительным лепить шаблонные мокрые пасочки.
Матвей любил шалить. И шалил всегда. Однажды продал свой велосипед, а на вырученные деньги купил всему двору мороженое-пломбир «Морозко». Каждому по три порции, а себе, как главному, осталось четыре. На следующий день никто не вышел гулять, и встревоженные родители прибежали за объяснениями.
– Рита, зачем ты даешь ему такие деньги? И вообще, тебе не кажется, что ты его распустила?
Матвей с испачканным фурацилином ртом выбежал на лестничную площадку:
– А мама мне не давала, я просто выменял свой трехколесный велосипед на пять рублей.
– Марш отсюда! Не стой на холодном полу, здесь сквозит от двери! А по поводу велосипеда мы с тобой еще разберемся.
Он сам записался в музыкальную школу и потребовал купить ему скрипку. Учительница несколько раз приходила домой и восхищалась его абсолютным слухом. А через два года музыка проиграла спорту, скрипку быстро продали и взамен купили цветной телевизор «Рубин-714». В тот же вечер они все вместе смотрели «По семейным обстоятельствам».
Но больше всего Матвей любил воскресенье, потому что они традиционно обедали у бабушки. Она жила у моря в деревянном трехкомнатном домике, в котором ему нравилось абсолютно все: скрип дощатых полов, прикрытых домоткаными дорожками, зеркала в рамах и черно-белые фотографии. На заборе свои намокшие крылья сушил один и тот же черный баклан, и бабушка говорила, что он прилетает сушиться уже на протяжении семнадцати лет.