– Ой, доцю, тут такая порча. Закажи еще Молебен Пресвятой Богородице о благополучии семьи.

Лина внутренне содрогалась и кивала. Ее бил холодный озноб, а мысли продолжали вращаться вокруг насущного вопроса: чем еще помочь Матвею, и как земля носит на себе подобных женщин?

Матвей родился в городе, в котором плескалось вязкое море и стоял самый южный форпост Киевской Руси. Он был заложен крымским ханом Менгли Герайем, любившим поэзию и историю. А еще невысокие двухэтажные дома, военно-морская база, несколько музеев и крутой берег, словно отломанный хлебный мякиш. Самыми интересными считались музей Судковского и лейтенанта Шмидта. В первом ему нравилась картина «Очаковская пристань», на которой море выглядело настолько желтым, словно взбили вилкой воду и береговой песок. Во втором – письма. Тревожные и изнурительно-нежные письма к Иде Ризберг, милой вагонной попутчице в черной вуали, с которой Шмидт был знаком ровно сорок минут. И все бегали смотреть на серую, густо исписанную бумагу, вытягивали трубочкой губы и пытались прочитать хоть несколько строк.

Хотя музеи Матвей не любил. Из-за запахов. Особенно скучный краеведческий с белыми колоннами и шиферной крышей, усыпанной еловыми шишками. Там постоянно цвели молочные калы, обладающие мощным противоядием, и стояли шесть легендарных полководцев от Кутузова до Головатого с Ушаковым. Его раздражало все: повторяемость экспонатов, пожелтевшие фото, нитки медалей и уголок бабки-смотрительницы. Часто из письменного стола был выдвинут ящик с коричневой чашкой, черствым хлебом, неровными кубиками сахара и коробкой крупнолистного чая. А еще замызганная банка сливового варенья, журнал, обвернутый в клеенку и настольная круглая лампа. Все вместе источало характерные возрастные ноненалы19, и он ловил себя на мысли, что так жить категорически нельзя. В старых домах, в старой одежде, среди старых виниловых пластинок, сервизов, парафиновых рамок и всего, в чем закончилась жизнь. В чем не было свободы и токовой вибрации. Куда лучше среди нового и современного: городов и улиц, усовершенствованных моделей машин и техники, ароматов из последних коллекций Gucci и Nina Ricci.

Матвей с детства обожал читать. Особенно исторические романы. Дома хранилось много интересных книг: «Повесть об Атлантиде», «Приключения Гекльберри Финна» и «Флотоводец Ушаков». Он знал все о географе Страбоне, который еще в первом веке до нашей эры предложил назвать море Понтос Аксейнос, и о восьмистах метровых вспышках сероводорода во время землетрясения в 1927 году. Он знал, сколько морю лет и какова площадь водосбора, подробности Керченского сражения и цель блокады Босфора.

Со временем, когда немного подрос, стал бегать с ребятами на пристань и часами наблюдать за разгрузкой кораблей. Они перевозили тюки с тканями, ящики зеленых бананов, коробки с винами и упаковки замороженных цыплят. Ребята глазели на баржи и буксиры, матросов в грязных полушерстяных тельняшках, а потом пускали «блинчики»20, воровали сушенные под марлей бычки и купались голышом, заходя подальше в густые камыши. Всё мечтали увидеть единственную акулу катран, у которой самый полезный в мире печеночный жир, и встретиться с ядовитым морским дракончиком. Их кожа покрывалась соленым налетом, а загар не вымывался до самого марта. И Матвей рос крепким, выносливым и практически ничем не болел, кроме как ветрянкой и диатезом, когда мама, еще кормящая грудью, съела немного зефира в шоколаде.

Их семья жила на улице Пушкина в обычном, чуть неопрятном, двухэтажном доме на четыре квартиры. Внешняя побелка никогда не держалась дольше года из-за постоянной зимней сырости. Рядом находились такие же невысокие дома, неровные тротуары и морошка, густо растущая в щелях. Дворник время от времени лил туда воду с хлоркой, жильцы возмущались, делали ему последнее китайское предупреждение, но через время в порах бетона опять появлялись белые пятна.

Во дворе росло много цветов и несколько японских декоративных вишен со сливово-красными бутонами. Мама с первого дня их цветения, объявляла время Ханами21, делала лимонад и выносила его на улицу. И дети, наигравшись в пароход, пиратов и безлюдные острова, бежали к лавочке, жадно пили кисло-сладкий напиток и переспрашивали, когда это «ханами» наступит еще. И со временем, оказавшись в Киеве, Матвей долго не мог воспринимать вишни, цветущие белым. Они ему казались неинтересными, ненастоящими и похожими на мыльную пену.

Маргарита Львовна очень любила цветы и высаживала в палисаднике тюльпаны, гладиолусы, ирисы. Часто, стоя возле приготовленных ямок, указывала пальцем с прилипшей землей, куда нужно лить воду.

– Матвей, аккуратнее, все мне здесь затопчешь!

И Матвей в резиновых сапожках и болоньевой курточке с двумя белыми полосками тащил полную лейку. Он очень старался, но ладошки, от холодной воды постоянно съезжали, и он промахивался.

– Смотри, куда льешь! Видишь, все мимо! И вообще, ты хоть открывал тетрадь по чистописанию? Я вечером все проверю.

Ирисы мама называла петушками и говорила, что они лучше пахнут от корня. А еще – что из семян можно готовить что-то похожее на кофе. Тюльпаны распускались обычные: белые и красные, поэтому больше всего она гордилась диким тюльпаном «лола» и черным, словно присыпанным пеплом. Матвей, научившись читать, нашел в энциклопедии, что во времена «тюльпанной лихорадки» одну луковицу можно было обменять на стадо овец, четыре быка, четыре свиньи, четыре тонны пшеницы, восемь тонн ржи, две тонны масла, триста литров вина, четыре тонны пива, триста килограммов сыра, а в придачу потребовать серебряный кубок. Он тогда прибежал, раздуваясь от гордости, и пересказывал все в точности до буквы. Мама его выслушала, дала двадцать копеек и легонько подтолкнула:

– Молодец. На, дуй за хлебом.

Маргарита Львовна была правильной, как и многие советские женщины. А еще очень худенькой и подтянутой. Ровная спина. Отсутствие складок и зигзагоподобных растяжек на животе. Даже во сне не отпускала мышцы брюшного пресса и тянула вверх голову. И каблуки носила всю жизнь с металлическими набойками.

До замужества серьезно увлекалась художественной гимнастикой, поэтому в семье спорт и общественные работы занимали одно из главных мест. Весной и осенью все выходили на субботники и систематически принимали участие в городских соревнованиях «Мама, папа, я – дружная советская семья», выигрывая множество медалей и кубков. И даже участвовали в новогоднем забеге на десять километров. По воскресеньям с удовольствием смотрели «12 стульев», «Белый Бим Черное ухо» и «Трое в лодке, не считая собаки» в любимом кинотеатре «Дельфин».

Она носила короткую стрижку и вела себя сдержанно, так как воспитывала мальчишек, нуждавшихся в твердой руке, режиме и дисциплине. Опираясь на педагогические труды Шацкого, Сухомлинского и Макаренко, прививала лучшие человеческие качества и развивала силу воли. Демонстрировала порядочность и трудолюбие на собственном примере. Им было многое запрещено: спорить, кричать, плакать, выходить за пределы двора и заговаривать с незнакомыми. А еще нельзя было драться, брать чужое и врать. Разбрасывать вещи, забивать раковину грязной посудой, обижать девочек и крошить хлеб под столом.

Вела дом, обходясь без пылесоса и стиральной машины, рассчитывала бюджет и долго выписывала журнал «Советская женщина», в котором всю жизнь была одна и та же главная редакторша. Почти не пользовалась косметикой, не ходила в маникюрный салон, просто после ванны чуть сдвигала кутикулу и изредка спала на бигуди. Очень часто сквозь шум воды и звук падающих чашек Матвей слышал разговоры на кухне: