Тот день был цветным. Цвет проявлялся во всем: в разговорах, паузах, в принесенных роллах и движении маршрутных такси. И постепенно я стала думать о Матвее тоже в цвете. В гамме огня, лета и спелых манго.

– Куда мы едем?

Матвей красиво разворачивался в сплющенном узком туннеле. Его рука сжимала мою ладонь, и легкое покалывание атаковало все нежные гладкие места, спрятанные под трусиками. Рука была очень теплой и передавала мне все, что ей удалось потрогать за день: виргинскую древесную массу кофейного стаканчика, чехол на руле из искусственной кожи, девичью шаль, которая упала в ландыши, две пары женских рук, шерсть терьера, похожую на волосы и фарфор солонки.

– Ты любишь суши?

Меня слегка кольнула схожесть вопроса.

– Обожаю. Наверное, потому что попробовала их позже всех, около года назад. Уже в городе был миллион японских ресторанов, уже люди сами дома стали готовить это блюдо, покупая нори, тофу и правильный рис Nishiki, Kahomai и Minori, а я все никак.

Матвей слушал меня с улыбкой. Я его умиляла некоей своей старомодностью.

– А я первый раз попробовал суши в Вене в 2000 году. В то время даже в Америке суши были популярнее, чем кока-кола. Мы с партнером ехали обедать, и он спросил, как я отношусь к японской кухне. Я ответил, что никак, потому что понятия о ней не имею. И тогда он пригласил меня в Yellow – паназиатский ресторан с пластиковым дизайном, который находился недалеко от мэрии в шестом районе Mariahilf. С улицы ресторан не впечатлял и напоминал гофрокартонный посылочный ящик, зато внутри был похож на все известные мне желтые блюда одновременно: омлет, тыквенный плов, чакин-шибори и морковные котлеты. В нем желтым было все – стены, потолки, столы и стулья. По вечерам, когда проходили закрытые вечеринки и выдвижные панели прятали окна, ресторан превращался в сваренное вкрутую яйцо.

Потом он отвлекся, пробежал глазами сообщения в телефоне и коротко позвонил Лине. Сказал, что занят, и подготовку к последнему звонку обсудят вечером.

– Так вот. Суши были превосходными, и я узнал, что обучаются этому мастерству около пяти лет. Два года идет на освоение риса, три – на понимание рыбы. Экзамен состоит из многих заданий, самое сложное из которых – взять, не считая, рис для одного суши. В руке должно оказаться ровно сто зерен риса.

– Не может быть!

– Так говорят.

– А еще это блюдо могут готовить только мужчины.

– Почему?

– У вас выше температура тела.

– Где?

Матвей засмущался или притворился смущенным.

– Вообще выше. Это влияет на качество готового продукта.

Мы зашли в «Сушию». Над головами висели желтые и красные кубы, словно рождественские подарки. В пробирках шумела беловатая вода, напоминающая рисовый отвар.

– Можно сесть возле тебя?

– Нет. Сядь напротив.

Матвей обошел стол, подозвал официанта и стал вспоминать.

– В прошлом году я был в Дюссельдорфе на тренинге от компании. Мы не выходили из конференц-зала целый день. Устали жутко, и принимающая сторона организовала нам ужин, а потом баню. В ресторане играла музыка, что-то типа джаз-мануша, и я пригласил интересную немку на танец. Она была, как все, – рыжая, без косметики и очень непредвзято одета. Небрежно сколоты волосы, словно расчесывались позавчера, и постоянная внутренняя сосредоточенность на карьере. Говорят, что всех привлекательных немецких женщин сожгли в эпоху «охоты на ведьм». За двести лет уничтожили тех, кто был красив, леворук, имел черную кошку или «дьявольскую печать» на теле. Этой печатью могло оказаться обычное родимое пятно.

Так вот, мы общались, танцевали, и в какой-то момент мои руки с талии плавно скатились вниз и оказались у нее на бедрах. Она отреагировала молниеносно. Влепила мне смачную пощечину, и тут же затихла акустическая гитара.

– У нас так не принято, – сказала она настолько громко, что услышали, наверное, даже повара, быстро обжаривающие стейки с кровью.

Я извинился, и мы продолжили вечер. А в бане, когда я направлялся к бассейну, эта самая девушка вышла навстречу абсолютно голой и даже не смутилась. На ней не было ни полотенца, ни крохотных трусиков, ни волос, прячущих раздвоенность губ. С тех пор границы дозволенного у меня немного сместились.

Я отвернулась к окну. По лицу расползлись брезгливость и осуждение, проступая пятнами через макияж. Матвей быстро отследил изменения и сменил тему.

– Ты очень красивая.

– Обычная.

– Нет. У тебя что-то с глазами. Они смеются и плачут одновременно. Словно тяжелый воздух ложится на ровную воду. Они туманные и очень счастливые.

– Потому что я счастлива сама по себе.

– Это как?

– Это жизнь в ладу с собой. Это кайф от своих увлечений и максимальная наполненность. Это внешняя и внутренняя мажорная гармония… Если бы ты знал, как мне хорошо! Хорошо просыпаться и находить себя в ворохе простыней, а потом тянуться всем телом в некую стройную линию. Заваривать чай «Русский караван» и пить его с кусочками грейпфрутовых цукатов. Ехать на работу, медитируя в подземелье метро. Читать на прогретой солнцем лавочке что-то из Ирен Роздобудько. Делать уборку по субботам и поливать горшечные изнеженные цветы…

В тот день я впервые наелась суши. И не просто попробовала – я почувствовала полное насыщение. До этого мужчины меня объедали, а я позволяла им это делать. Они бесцеремонно лезли в мою тарелку и вылавливали из нее лучшие куски телячьих медальонов, фаршированной рыбы и марципанового десерта. Облизывали пальцы и хватали мой бокал с вином.

– Вот же твой!

– Да? А из твоего вкуснее.

Вспомнила, как всего несколько недель назад ужинала с Иваном. В тот день было пасмурно, оживленная гуляющими улица меня утомляла, да еще жали новые молочно-розовые туфли. Он же – напротив, любовался собой во всех витринах, поправлял воротник рубашки и подчеркивал:

– Ну ты только посмотри, какая мы красивая пара. Давай еще пройдемся, пусть все увидят.

И хватал рукой мою ладонь. Руки были липкими, словно до этого держали фруктовый леденец без фантика. И очень навязчивыми.

– Ты поедешь со мной на могилку к моим родителям? Будут все: сестра с мужем и двумя детьми, тетя Вера с Павликом, баба Паша и сосед снизу. Я замариную мясо, сестра сделает курицу с гречкой. Возьмем много тепличных помидоров, обычной столовой горчицы и зелени. Как раз и будет повод познакомиться, а то сколько можно от всех прятаться?

– Ты считаешь, кладбище – это место для знакомства?

– Я тебя умоляю! Все там будем.

Мы присели в необжитом ресторанчике, в котором уже вынесли ротанговую мебель, но еще не расправили парусиновую тюль. Пиццу нам принесли обжигающе горячей. Ее несколько секунд назад вынули из помпейской дровяной печи, и по краю деревянной тарелки еще дымилась румяная мука. Моя мама всегда добавляла пережаренную муку в суп, если готовила его без мяса. Он тогда казался чуть наваристее.

Иван мгновенно переключил свое внимание на тарелку и стал возмущаться. Возмущаться очень громко, отвлекая копошащихся в пуговицах двоих влюбленных в темном углу и пожилых людей, скучно празднующих что-то с бутылкой шампанского.

– А почему такая маленькая и тонкая?! Здесь же не на что смотреть!

Мне стало за него стыдно:

– Успокойся, тебе хватит. Я не буду.

Он ел жадно. Томаты стекали по бороде. Охотничьи колбаски вылавливал двумя пальцами, отправлял в рот и по-поросячьи причмокивал. Я откинулась на спинку и смотрела в сторону. Небо заполнялось дождевыми обрюзгшими тучами, и какая-то женщина вытирала тряпкой траву. Неожиданно вспомнила, что именно в этот день выпадает целебная роса, которой нужно обтирать ребенка с головы до пят и таким образом снимать испуг. Иван, не поднимая головы, уточнил:

– Вижу, ты совсем не голодная. Так я доем последний кусок?

Таня жила с Линой по соседству. Миловидная, со смуглой кожей, крупными белыми зубами и хронической вегетососудистой дистонией. Ее руки были всегда ледяными и скользкими, даже в аномальную жару, и она постоянно вытирала их о свою юбку-шестиклинку. Никогда не поправлялась, заплетала в косу густые черные волосы и сумела сохранить девичью, нераскормленную грудь. А еще она все время хотела есть, объясняя это тем, что женщины в два раза голоднее мужчин и что у них выше потребность в частых перекусах.