С тех пор разница во взглядах стала еще большей угрозой для нашей семьи. Я не мог отследить, на каком моменте шагнул в другую сторону, а она осталась. Осталась в том же крепдешиновом платье, с той же книгой Шарлотты Бронте, с теми же убеждениями и в том же неизменно ровном состоянии «жены». Не решилась или не захотела сделать шаг чуть шире, плюнуть на лопнувшие швы юбки и выйти из зоны комфорта. Я во всем винил себя, потому что в каждом споре, в каждом поиске истины виноватых мы больше не находили.

Матвей осекся и сделал ложный вдох. Закашлялся так, что брызнули слезы. Он не планировал посвящать меня в свои запутанные семейные отношения. Я же молчала, потому что не могла осуждать женщину, которую не знала, и восхищалась его маниакальным желанием спасти семью и ее наполняемость. Только вытаскивать нужно того, кто об этом просит, иначе человек может обозлиться, ощущая себя еще слабее и ничтожнее…

– Может, она была еще не готова? Может, эти практики, медитации не вписывались в ее мир?

– Вот именно, что мир был размером с теннисный шар.

– Но и твой мир когда-то был таким же, раз вы поженились. Вы физически не могли соединиться и столько времени прожить, пребывая в разных сферах. У вас изначально был один уровень, который один поднял, а второй оставил в нетронутом виде.

Матвей растерялся. Задумался. Потом признал логику сказанного.

– Мы приехали. Пойдем в парк.

Наводницкий парк встретил нас стаями летучих мышей и запахами ночной маттиолы. Мышей было много, словно в пещере Bracken Bat в Техасе, и, наверное, больше, чем людей в индийском городе Мумбаи. И все они кричали сквозь ноздри свою собственную зазеркальную песню и хаотично слонялись по небу. Рукокрылые с крысиными мордочками и отсутствием когтя на втором пальце.

Возле памятника ковром разлегся аллисум и душистый табак. Низкие лавочки, словно маленькие люди с нехваткой соматотропина, упирались коленями в землю. Листья отбрасывали по сторонам тени. Это выглядело так небрежно, словно валялось стиранное белье, сорванное ветром вместе с бельевой веревкой и деревянными прищепками. Сопели седые от старости елки и березы с признаками лордоза.

В пиджаке, наброшенном на плечи, было тепло. Изнутри пахло Матвеем, его телом, дезодорантом и адреналином. Пахло ненавязчивой, но вместе с тем очень зрелой сексуальностью, его мальчишеской верой, желанием все попробовать и успеть. Разгадать глобальные загадки, такие, как тайна хрустальных черепов, и прочесть шифр глиняных табличек шумеров10.

У ног хлюпала вода, хрустел гравий и шелестел осот. Мы смотрели на памятник из кованой меди, отталкиваясь от которого пыталась взлететь Лыбедь.

– А знаешь, кто вдохновил Стивена Спилберга на самую знаменитую сцену в Титанике?

Я пожала плечами.

Матвей кивнул в сторону медной девушки в развевающемся платье.

– Она.

– Неужели это правда?

– Правда то, во что ты веришь.

Мы подошли к воде очень близко, чтобы послушать, как она спит и лениво переворачивается. Понюхали амфору и водяной орех. К нашему удивлению нас не кусали комары.

– Это потому, что здесь много мышей. Они ими питаются.

– Я их очень боюсь.

– Это же не малайские бульдоговые.

– А в чем отличие?

– Они очень плохо пахнут из-за своих желез на шее. Их запах напоминает смрад от немытого человеческого тела. А ты знаешь, что, вылетая из норы, мыши всегда поворачивают налево, даже если им нужно в другую сторону?

– А где их нора?

Матвей слегка меня приобнял. Я почувствовала его гладко выбритую щеку и бальзам после бритья с ненавязчивым витамином Е. Его губы были так близко, что у меня по спине забегали сороконожки.

Мы смотрели на светящиеся дома на другом берегу и яркие желтые буквы на самом высоком здании SUPRA. Было поздно. Часы сделали полный круг и начали свои новые условные сутки. Всюду наблюдалось высвобождение различной по качеству энергии, и я засобиралась домой.

Я вернулась домой и настороженно прислушалась. В нем были чужие звуки. Или не совсем чужие, а немного забытые. Сняла обувь, влажную от воды, и протопала на кухню. Рассеянно взяла яблоко и обтерла об себя. Эта привычка осталась от бабушки, которая говорила, что, если даже очень чистое яблоко не обтереть, можно накликать на себя нечистого. А еще она меня учила в момент сбора урожая не срывать все до последнего плода, оставляя немного птицам, жить по лунным дням, чистить дом, просить помощи у предков и заговаривать болезнь на воду. И хотя у меня не было магических книг, переписанных от руки, и я никогда не читала «Ключ Соломона» и «Некрономикон», но всегда верила в силу ритуалов, трав, стихий и созидающей позитивной мысли.

На стене тикали часы. Часы, которые уже несколько лет стояли – в них сели батарейки. Они показывали начало нового дня, в котором запрещается продавать березовый сок. Исходя из древних трактатов, только подаренный сок может нести исцеление.

Я обещала сестре позвонить независимо от времени возвращения. Она с первого гудка схватила трубку и сонным голосом прошипела:

– Але…

– Извини, что разбудила, но ты хотела узнать подробности.

Она продолжала говорить шепотом. Возле нее сопел постоянно раскрывающийся Женька.

– Кирка, я уже стала волноваться. Как все прошло?

Я вздохнула и выдала то, что никак от себя не ожидала:

– Он тот мужчина, за которого я бы вышла замуж…

Ты уже сладко спишь)

Я даже представил, как ты свернулась на правом боку, и на утро на щечке будут вмятины. И легкий запах лебяжьего пуха.

Только доехал домой. Долго оттягивал этот момент, хотел, чтобы вечер не кончался! Машина неслась по Бориспольской трассе, а у меня перед глазами проносились мгновения нашей встречи! Первый взгляд! Первая улыбка! Первое прикосновение! Первый смех! И Большая медведица))) Взял на McDrive чай и снова поехал к Днепру! Останови меня в этот момент гаишники – их алкотестер бы просто зашкалил! Это настоящее опьянение! Опьянение Тобой! На лице блаженная улыбка! Состояние тихой щенячьей радости! Мечты! Идеи! Желания! И моя душа парит в этом раю, как в невесомости! Мне очень хорошо с Тобой! Спасибо Тебе за эту радость!

Матвей

Лина собирала корзинку. Дрожжевые пирожки с куриной печенью, узвар из чернослива и груш, мягкий козий сыр, розовые помидоры сорта «Сибирский великан» и капли «Називин». У Матвея была искривленная носовая перегородка, и он не расставался с этими каплями на протяжении тридцати лет. Она огляделась по сторонам и осталась довольна. Занавески с запахом морского бриза, до блеска натертая кухня в оливковых тонах и серебристые панели. Ненавязчивые влагостойкие обои в тусклые акварельные лимоны и картина на стене, где на плохо прорисованной ткани – чуть привядшие фрукты.

Потом подошла к зеркалу. Все было в порядке: широковатые ногти, покрытые шеллаком, и небрежно уложенные волосы. Она высветлила некоторые пряди, и теперь в них жили блики и тени. Немного воды болгарской розы за аккуратными мочками. В ушах – памятные золотые сережки с крупными бразильскими рубинами. Подарок Матвея к рождению дочери. На безымянном пальце, там, где проходила вена любви, – обручальное кольцо. Она продолжала чувствовать себя замужем и жила по той же давней схеме. Лина внятно сказала миру, что ее статус вечен, и она будет ждать столько, сколько нужно. Мир пожал плечами:

– Как знаешь. Твой выбор.

У нее было приподнятое настроение, потому что целый день они планировали провести вместе. Так, как было всегда.

Матвей подъехал к дому. В синих джинсах (у него их было около десяти пар, в то время, как в гардеробе среднестатистического американца насчитывается всего лишь семь), черных, удобных для путешествий кроссовках и футболке с принтом в виде нарисованных пятен. Во дворе белели обновленные известью бордюры и ракитник с тонкими гибкими ветками. Лина его очень берегла. Каждый год перед наступлением зимы утепляла торфом, который Матвей покупал бумажными мешками по двадцать пять килограммов в магазине «Сад, огород».