Я поинтересовался, было ли это ощущение похоже на встречу с богом. Джон рассмеялся и ответил: «Много ли я знаю о боге! Не более, чем архиепископ Кентерберийский[37] — то есть, вообще ничего».

Джон рассказал, что МакУист и Нортон обнаружили его убежище в тот период, когда он еще отчаянно пытался обрести понимание, и их появление наполнило его прежним отвращением, но потом, глядя на их бессмысленные лица, он вспомнил встречу с оленем. И внезапно олень стал для него символом всего человечества. Горделивое животное было особенно прекрасно, когда занимало место, назначенное ему природой. Несчастный же Hom. Sap. загнал себя — и весь свой мир — в слишком сложную для него ситуацию. Мысль о человечестве, создающем механическую цивилизацию, показалась ему столь же нелепой и смешной, как образ оленя, сидящего за рулем автомобиля.

Я воспользовался случаем и спросил его о «чуде», которым он так впечатлил своих гостей. «В то время я все время открывал какие-нибудь новые способности, — ответил он. — Например, я научился чему-то вроде телепатии и мог на расстоянии общаться с Пакс. По правде! Можешь спросить у нее. Иногда я мог чувствовать, о чем думаешь ты, хотя ты оказался слишком глухим, чтобы слышать мои сообщения и отвечать. Так же я совершил несколько визитов в собственное прошлое. Я заново переживал некоторые события с такой же ясностью, как будто «тогда» происходило «сейчас». Еще, развивая свои телепатические способности, я сумел уловить что-то новое. Как будто я не один на этом свете, и подобные мне рассеяны по всему миру.

Когда рядом со мной оказались МакУист и Нортон, я обнаружил, что могу прочесть все их прошлое, просто поглядев на их лица. В них я увидел, как далеко человечество вышло за пределы своих природных способностей! И, как мне кажется, я увидел что-то в их будущем, о чем я сейчас не стану рассказывать. Когда мне понадобилось произвести на них впечатление, у меня появилась идея поднять крышу и разогнать грозу, чтобы мы могли увидеть звезды. И я прекрасно знал, что могу это сделать».

Я недоверчиво уставился на Джона. «Да, — сказал он, — я знаю, ты думаешь, что я сошел с ума и что я всего лишь загипнотизировал их. Если так, то, значит, я загипнотизировал и себя, потому что совершенно ясно видел все, что видели они. Но теория с гипнозом в данном случае столь же неверна, как и предположение, что я действительно поднял камень и разогнал грозу. Правда куда изящнее и грандиознее, чем любое чудо в физическом мире. Но — не важно. Главное, когда я увидел звезды, — вечно кружащие в соответствии с собственной непокорной природой, но всегда подчиняющиеся общему закону, — я увидел спутанный клубок ужасов, что мучали меня, в его истинной прекрасной форме. И понял, что мое детское блуждание вслепую подошло к концу».

И действительно, я не мог не заметить, насколько Джон изменился за эти шесть месяцев. Он стал тверже, увереннее в себе, на его лице появилась печать испытаний, которые он преодолел. Он по-прежнему был способен на самые дьявольские проделки, но как будто обрел внутреннее равновесие и духовную силу, недоступные обычным подросткам и достижимые лишь для немногих взрослых. Джон сам признал, что понимание «абсолютного зла» укрепило его. Когда же я спросил, какие силы оно могло ему дать, он ответил: «Если умеешь видеть внутреннюю красоту в самом страшном, уже ничто не может тебя поколебать».

И это было правдой. Не знаю, каким образом ему это удавалось, но в будущем, вплоть до последнего момента, когда все, что было ему дорого, было разрушено и уничтожено, он принимал происходящее не с обреченностью, но со странной радостью, непостижимой для человека.

Была еще одна тема, которой мы коснулись во время этого долгого разговора. Я не мог забыть, что после демонстрации чуда Джон едва ли не извинялся. «Мы все радуемся собственным успехам в обучении. Ребенок радуется, когда учится ходить. Художник счастлив, когда рисует. В детстве я игрался с числами, потом с изобретательством, потом — с охотой на оленя. Упражнения способностей необходимы для развития духа. Но они — только часть этого развития, хотя мы порой стремимся принимать их за цель нашего существования, особенно когда обнаруживаем какую-то новую способность. И тогда, в Шотландии, обнаруживая все эти странные возможности, я чуть было не счел свои упражнения истинной целью своего существования. Я сказал себе: «Ну наконец-то, теперь я сумею достигнуть высшего духовного развития». Но после мгновенного восторга, который я испытал, подняв камень, я понял, что подобные упражнения, как бы забавны и полезны, а порой опасны они ни были, не могут являться истинной целью развития духа, а только намеком на его жизнь».

«Тогда какова же истинная цель? — спросил я, возможно, чересчур оживленно. — Какова истинная цель развития духа?» Джон неожиданно ухмыльнулся как десятилетний мальчишка и рассмеялся обычным своим тревожащим смехом. «Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос, мистер Журналист! Интервью подходит к концу. Даже если бы я знал, в чем заключается истинная цель, я не мог бы рассказать о ней на английском или любом другом «разумном» языке. А если бы и мог, ты бы все равно меня не понял». После паузы, он добавил: «Но, наверное, кое-что я мог бы с уверенностью сказать. Она не заключается в совершении чудес, или даже каких-то «добрых дел». Скорее, в том, чтобы делать все, что требуется, не просто со всем старанием, но с… духовным вкусом, разборчивостью и полным осознанием того, что делаешь. Да, как-то так. И еще кое-что. Это как бы… восхваление жизни и всего вокруг в истинном их виде». Он снова рассмеялся и сказал: «Какая чушь! Чтобы говорить о духовной жизни, нужно переделать весь язык, с начала до конца».

После возвращения с гор Джон проводил много времени дома или в ближайшем городе. Он казался совершенно счастливым, занимаясь обычными для каждого подростка делами, возобновил дружбу со Стивеном и Джуди. Он часто водил девочку в кино, цирк или другое подходящее ее возрасту развлечение. Он купил мопед, на котором в первый же день после покупки они с Джуди устроили веселое катание. Соседи в один голос утверждали, что каникулы пошли Джону на пользу, и теперь он казался куда более нормальным. К брату и сестре, в тех редких случаях, когда им удавалось встретиться, он тоже стал относиться с большей теплотой. Анни была замужем. Том стал успешным начинающим архитектором. Прежде между братьями поддерживалась сдержанная враждебность, но теперь она, кажется, превратилась во взаимную терпимость. После очередного воссоединения семьи Том заметил: «А наше юное чудо определенно подрастает». Док радовался новообретенной способности Джона к товариществу, и теперь они могли подолгу беседовать. Главной темой их разговоров было будущее Джона. Док убеждал его взяться за медицину и стать «новым Листером[38]». Джон относился к этим увещеваниям с задумчивостью и, казалось, был почти согласен с ними. Однажды Пакс присутствовала при одном их разговоре. «Не слушай его, Док, — сказала она после этого с улыбкой, но посмотрела на Джона с упреком. — Он же просто придуривается».

Они с Пакс, кстати, часто ходили в театр и на концерты. Мать и сын проводили по-настоящему много времени вместе. Интерес Пакс к драматическому искусству и к «личностям» был неистощимой почвой для общего времяпровождения. Случалось, что они вместе отправлялись в Лондон на выходные, чтобы «посмотреть представление».

В конце концов мне стало любопытно, каков был смысл этого продолжительного периода безделья. Поведение Джона казалось почти совершенно нормальным, за исключением практически незаметной странности. Иногда посреди разговора он мог внезапно вздрогнуть и замолкнуть, как будто от удивления. Затем он иногда повторял последнюю фразу — свою или собеседника — и оглядывался с выражением насмешливого изумления. Какое-то время после этого он был особенно внимательным. Это, впрочем, не означает, что до этого момента он казался рассеянным. Он все время отлично осознавал свое окружение. Просто после этих странных вздрагиваний его восприятие жизни становилось еще более интенсивным.