На моих же глазах, то есть в моем присутствии, была с Толей нежна.

Вечером я показывал «кино»: «Снегурочку», «Трех медведей» и «Упрямого котенка». Машка сидела на одной скамеечке с Толей, держала его за талию.

А он все рвался от нее, оглядывался, ему интересно было посмотреть, что я делаю с аппаратом и как это кино получается.

Утром они с Машей играли в школу, писали цифры. Вечером повторили эту игру у меня. Учителем на этот раз был я.

Толя, кажется, впервые попал в мою комнату. Оглядел со страхом и уважением мой большой книжный шкаф и спрашивает:

– Алексей Иванович, это вы все эти книги написали?

– Нет, это не я написал.

– А что? Это все еще надо вам написать?

По-видимому, решил, что это одни переплеты стоят, а я должен заполнить их – стихами, сказками, рассказами и арифметическими задачами.

. . . . .

Сегодня оба проспали. Машке – той ничего, а Толя опоздал в интернат. Узнав, что опаздывает, плакал.

. . . . .

Все еще стоит бабье лето. За открытым окном – солнце, голубое небо.

Мама и Маша собираются к Мариинскому театру – заказывать Маше стельки для ее плоскостопиков.

. . . . .

Все чаще: «А помнишь?» или: «А помнишь, когда я была маленькая?»

Сегодня за завтраком:

– Помните, когда я была маленькая, у нас скатерть загорела?

– Не загорела, а прожгли, наверно, скатерть, Маша?

– Да. Прожгли. Вот такая дырка была! Помните?

Помним. И нисколько это нас не радует. А для нее это счастливые воспоминания детства.

. . . . .

Но и о будущем тоже думает.

В планы ее входит – быть одновременно: медицинской сестрой, балериной, художницей и учительницей.

Сегодня видела, как наш Кисо вышел за окно на железный карниз.

– Он не убежит? Не упадет?

И сразу же:

– А помнишь, как наш кот убежал и у какой-то балерины нашли его?!

– Помню. Это ты нашла его.

Задумалась, ушла в себя. Говорит с улыбкой:

– Папа, а? А вдруг я тоже буду балериной и вдруг ко мне тоже чужой кот придет?!

Мерещится целая заманчивая картина.

3.10.61.

Учим ее быть доброй, вежливой, отзывчивой, помогать людям. Осуждаем жадность и скупость. И плоды воспитания зреют, так сказать, на глазах.

Но вот Машка приходит в сад, на детскую площадку. Там – железная четырехместная качалка. Сидят три девочки лет по шести, лениво покачиваются.

– Папочка, можно мне покататься?

– Покачаться?

– Да, покачаться…

– Иди. Пожалуйста.

Идет. Вежливо говорит девочке, которая одна сидит на скамеечке:

– Девочка, можно мне с тобой покачаться?

Та – нос кверху:

– Нет!..

Машка вспыхивает, стоит еще полминуты и возвращается.

– Ты что?

– Девочка не разрешила.

Так не один раз бывало. Вот это уж воистину плохо воспитанные девчонки. Глядишь – и Машке понравится, и ей захочется проявить самовластие. А еще хуже – ханжа вырастет. И это уже бывает:

– Нехорошие девочки.

– Ну, они глупые, – скажешь ей, – их не научили.

– Что ты! Папа! Им же уже по шесть лет!

Рядом с нами сидит старуха с младенцем на руках.

Смотрит на Машку и говорит:

– Какая-то она у вас очень уж застенчивая.

– Лучше, – говорю, – бабушка, пусть будет застенчивой, чем нахалкой.

– А вот это правда!..

. . . . .

Пьет сегодня утром молоко. Встречает меня возгласом:

– Папочка, ты бы знал!

– Что такое?

Всплескивает руками:

– Ты бы знал!

– Да что? Что случилось?

– Сколько мне пенок попалось!

. . . . .

Кажется, осень наконец постучалась в окно. Небо сегодня пасмурное. Но мама и Маша собираются в Михайловский сад…

5 ЛЕТ 2 МЕСЯЦА

4.10.61.

Сегодня к четырем старым профессиям прибавилась пятая: хочет быть газовщицей.

– Я всем хочу быть! – заявила она мне.

. . . . .

Разговор о фифах и труженицах.

Я довольно часто употребляю это слово – «фифа».

Машка заинтересовалась:

– Папа, а что такое фифа?

– А это женщины, которые не работают. Только одеваются и наряжаются…

– Разве такие есть?

– Да, есть такие. Другие женщины труженицы, а эти только губки мажут, по театрам ходят, конфетки кушают.

– А я – труженица? Я работаю?

– Да, конечно. Ты работаешь.

. . . . .

И действительно, работает. Каждый день мать дает ей какое-нибудь посильное дело: полить цветы, натереть пол в коридоре, почистить башмаки, вытереть посуду и убрать ее в шкаф.

. . . . .

Обнимает нас с мамой, целует:

– Антибиотики вы мои маленькие!

Откуда-то залетело к ней это слово. Не удивительно, впрочем: антибиотиков потребляют в нашем доме вряд ли меньше, чем соли.

7.10.61.

Вечером, перед сном, занимались арифметикой.

Пока я спал, Машка, по словам мамы, не отходила от моих дверей. Все ждала, когда я проснусь и позову ее.

. . . . .

Перед этим мама читала ей. Я спросил:

– Что тебе читала мама?

– Андерсена.

– А какую сказку?

– Про китайцев.

– «Соловья»?

– Да.

– «В Китае все жители китайцы и даже сам император китаец»?.. Так начинается, да?

– Да.

Пробовал и я читать ей Андерсена. С трудом осилили «Огниво», первую литературную сказку, с которой я познакомился в детстве. Самое простое, не требующее никаких объяснений и разъяснений, – это ведьма.

А вообще читаешь Андерсена – как какого-нибудь «Гильгамеша» или «Махаохарату», где два слова из десяти требуют толкования и комментариев.

. . . . .

Сегодня суббота. Должен прийти Толя. Машка ждет уже не первый день. Все считает:

– Сегодня какой день? Толенька когда придет, послезавтра?

8.10.61.

Вчера был очень нехороший день. Машка увидела и узнала много такого, о чем ей до поры до времени, может быть, и не следовало знать.

Вчера пришла Валя, привела Толю… Кто такая эта Валя? Молодая женщина, которая ходит к нам раза два-три в неделю помогать Элико по хозяйству. Говорит, что недавно уволилась, работала в Парголове или в Шувалове, в детском саду. Муж ее бросил. Сын в интернате. Своей комнаты у нее нет, жила в общежитии. Говорит, что ищет работу, сейчас живет у сестры. Один раз она пришла к нам навеселе. Сказала, что у сестры праздновали именины. И еще раза два Элико говорила мне, что «кажется, от Вали слегка попахивает».

Вчера она пришла, привела Толю и попросила взять его с собой в парк Ленина, где меня ждали Элико и Машка.

Я взял.

По дороге Толя очень много говорил о своем отце.

– У меня папа во время войны на танке работал. У меня папа живой. Он только на Север сейчас уехал. На три года уехал. Он, наверно, на Новый год приедет.

В саду Машка и Толя очень весело играли.

А дома ждала нас большая неприятность: Толина мама встретила нас вдрызг пьяная.

Кричала, что не желает, чтобы над ней «грузинка верх брала», и еще много плохого, обидного и несправедливого сказала.

Элико успокаивала ее, стыдила:

– Как вам не стыдно?! Валя! При сыне! Вы бы хоть его пожалели. Он к нашему дому привык, полюбил Машеньку…

– Ничего не привык, ничего не полюбил. Это я ему велела…

И все это – при Машке, при Толе…

Я ушел к себе. Приходит Машка. Глаза налились слезами.

– Папочка! Что делать? Толя очень сильно плачет. Мне жалко его. Я сама даже хотела заплакать, только терпела.

Расспрашивает:

– Что сделала тетя Валя?

Пришлось «своими словами» объяснить.

Губы дрожат.

– Давай простим ее!

И маме говорила:

– Ведь вы же меня прощаете, простите и тетю Валю.

Но сама тетя Валя и слушать не хочет о примирении. Все, что скопилось в ней, накипело, все горести, все беды – все отливается на бедной Элико, все валится на ее голову.