8.3.61.

Провожали бабушку!

Ах, этот детский, инстинктивный, стихийный эгоизм! Казалось бы, Машка должна была весь день тянуться к бабушке, искать общения с ней. А она, наоборот, словно бы избегая тяжелых переживаний, все бегала ко мне, заводила со мной всякие игры.

Со стороны могло показаться: вот бабушка уже не нужна. Уже вычеркнута. Уже отрезанный ломоть.

Нет, конечно, – очень даже нужна. И очень даже не отрезанный ломоть. Но быть вчера с бабушкой – это значило прощаться, огорчаться, признаваться в любви и все время бередить рану, все время, ежеминутно, помнить о предстоящей разлуке…

. . . . .

Сейчас Машка предвкушает удовольствие: мама оттачивает – все сразу! – Машкины чешские цветные карандаши. Машка будет рисовать.

Мама жалуется, что Маша рисует зеленые цветы.

– Ну и пусть рисует, как ей хочется.

– Не учить, значит?

– Не знаю, нужно ли учить в этом возрасте.

– Ты, значит, хочешь, чтобы из нее выросла абстракционистка?

– Нет, думаю, это не обязательно, чтобы абстракционистка.

9.3.61.

Вчера весь день сидели дома.

Перед сном мы читали с Машей английские песенки Маршака. Некоторые стихи (например, о котятах, которых выгнала, а потом пощадила хозяйка) она может слушать буквально без конца, то есть раз двадцать прослушает и:

– Еще! Еще!

Попросила подарить ей эту книгу. То есть в личную собственность. Подарил. Книга – единственный вид собственности, которая не портит человека.

. . . . .

Сегодня с утра сидит с мамой визави: мама разматывает синюю шерсть. Машка учит стихи.

Спрашивает:

– «Нынче» – это «сегодня», да?

А вчера сказала:

– Мамочка, дай мне, пожалуйста, огарочек свечи.

Это все – из стихов.

. . . . .

Перед сном.

– Смазать тебе губки вазелином?

– Да, смажь, пожалуйста. Они у меня опять трескаются.

Мама смазывает ей губы.

– Что ты морщишься? Не нравится?

Маша вздыхает.

– Мало ли что нам в жизни не нравится… а надо!..

. . . . .

– Мамочка, спрячь эту (серебряную) бумажку. Мы завтра, как проснемся утром, будем бусики делать. Ты до утра потерпишь, да? Ты руки вот так сожми и терпи.

. . . . .

С каждым днем Маша говорит правильнее по-русски. И в некоторых случаях мы с мамой даже огорчаемся. Например, она самостоятельно – никто ее никогда не поправлял – выправила в своем языке «галявит» на «говорит».

А нам это «галявит» очень нравилось.

Некоторые слова еще обтесываются.

Раньше температура была «тимантулька».

Сегодня слышу – говорит про свою куклу:

– Надо ей тиримпатуру смерить.

– Что, что у нее?

– Тиримпатура.

И при этом старается выговорить каждую букву отчетливо.

12.3.61.

Мама вчера очень поздно легла, ночью ее разбудила Маша, просила пить. Вторично заснуть было трудно. К утру же мама разоспалась, видела себя во сне на «старинном» балу. Видела себя молоденькой девушкой. Танцевала в белом платье. Играла музыка. И вдруг вальсирующая мамся наша слышит:

– Мама! Мама!..

– Думаю, это не меня зовут. Это – какую-то взрослую женщину.

Открываю глаза и вижу – Машка сидит на своем диване и смотрит на меня.

– Мамочка, ты что во сне видела?

– Я бал видела.

– А я тоже сон видела.

– Что же ты видела?

– Я видела, что наш Кисоня во сне смеялся!

. . . . .

Прохожу мимо столовой и вижу сквозь стеклянную дверь: Машка сидит на тахте, держит двумя руками крохотную бумажку от шоколада и читает что-то вслух кукле Эмме, которая сидит рядом.

Приоткрыл дверь, заглянул.

– Я ей читаю, – говорит Маша.

– Это что – газета?

– Да… газета… Хрущёв…

. . . . .

Сегодня утром Машка сочинила стихи:

Стихи эти ей очень нравятся. Объясняла: написала эти стихи потому, что вспомнила, как один раз ходили на Неву и как там было красиво.

Я маме говорю:

– Маше вспомнилось, как вы с ней и с бабушкой ходили на Неву.

Думал, когда они октябрьскую иллюминацию смотреть ходили.

– Не с мамой, а с тобой, – перебила меня Маша.

И я сразу вспомнил темный осенний вечер, домик Петра Великого, спуск к Неве между двумя драконами…

Как видно, сильное впечатление произвело на Машу это зрелище: густая черная вода, шум невской волны… Но откуда шар земной?

Когда я пришел завтракать, она записывала свои стихи! Да! Собственноручно записала (консультируясь в некоторых случаях со мной и с мамой) обе строчки.

Я спрашиваю:

– Ты что – писательница?

– Да, – ответила она. – Буду… Может быть.

А стихи, надо сказать, страшноватые.

16.3.61.

Вчера не гуляла. Весь день играла, читала, слушала мамино чтение, разглядывала со мной «Мурзилку» и «Костер». В «Костре» понравились рисунки Харкевича к повести Бикчентаева «Дочь посла»: на девочку напала змея, девочка играет с обезьянкой, мальчик тонет и прочие заманчивые ужасы.

. . . . .

Утром сегодня спутала, обмолвилась:

– Звонильник не будил еще?

. . . . .

– Видел, какое сегодня солнышко?

– Да, видел.

– Где ты видел?

– Во сне.

– А-а-а, в своем «восне» ты видел?!

17.3.61.

Вечером была у меня. Слушала с интересом далеко не лучшую, довольно-таки тягомотную житковскую книгу «Что я видел».

. . . . .

Приходит мама и с трагическим юмором сообщает:

– Хороша у нас Машка! Очень своевременно цитирует:

Нет, дочка, довольно! Обойдешься без няньки, большая уже…

22.3.61.

Мама с Машей ходили в гости к тете Леле Мороз.

По пути мама показывала Машке все достопримечательности.

Показала Медного всадника. Потом показала собор. Машу заинтересовали ангелы на кровле. Она привыкла, что почти все, о ком она спрашивает, уже умерли («А где теперь Петр Великий?» – «Он уже умер». – «А где Пушкин?» – «Он умер».).

Так и тут.

– А где теперь ангелы? – спросила Машка.

. . . . .

Рано утром мама проснулась:

– Маша, зажги свет!

– Нет, не зажгу.

– Это почему?

– Надо сказать: «Пожалуйста, зажги».

Это называется – перезавоспитали!

. . . . .

Вчера показывал Маше открытки с видами Ленинграда.

Показал фальконетовского Петра:

– А это кто?

(Видела этот памятник несколько раз, на днях проезжала мимо него с мамой.) Сморщила лобик. Думает.

– Мягкий знак?

Смотрит на меня. По глазам вижу – сама чувствует: что-то не так.

– Ой, как это? Мягкий… всадник? Мятный всадник?!

. . . . .

Утром сегодня:

– Мама, ты уже ела?

И быстро, не дождавшись ответа:

– Скажи: «Как видишь».

Знает уже все речевые штампы родителей.

. . . . .

Писал вчера большими печатными буквами у нее на глазах:

Маша пила чай.

Мама пила какао.

Папа пил воду.

Бабушка пила молоко и так далее.

И Машка довольно бегло читала. Впрочем, «бегло» – не то слово. Долго смотрит на бумагу, пожимает плечами, ерзает:

– Не знаю. Не могу.

А потом сразу:

– Тетя Ляля пила кофе.

Главное – понять, в чем фокус. Очень мешает, что буквы «эн», «эм», «бе», а не «б», «в», «н».