— Ты сейчас будешь делать то, что я тебе говорю, — и, уже сбавляя тон, распорядился, — Возьмите бумагу, ручку и я вам продиктую текст расписки.

К нашему немалому удивлению, она в точности выполнила мою команду и теперь вопросительно смотрела то на меня, то на сестру.

Я принялся диктовать.

— Пишем, я, фамилия, имя и отчество, если не забыли, как это будет по-русски …

И, сидя напротив, я смотрел как на бумагу кривыми, неумелыми строчками ложится текст расписки: «Я, Нестеренко Алла Владимировна …»

«Значит Алла Нестеренко, — подумал я. Как же это тебя в Израиль-то занесло, с ридной нэньки Украйны»?

— Пишем дальше. Обязуюсь в срок до … Какого числа? — спросил я, обращаясь к сестре.

— Она мне не позже пятого числа должна переводить деньги, — ответила сестра.

— Значит, пишем: в срок до пятого апреля, — продолжил я диктовать Алле Нестеренко текст ее расписки.

Та продолжала писать под диктовку, безропотно достала свой таудат зеут^[19], вписала в расписку номер удостоверения, затем — сумму долга. Процесс составления расписки несколько застопорился, когда сестра стала уточнять размер задолженности за свет и за газ.

В этот момент ко мне подошла жена и отозвала в сторону.

— Смотри, — шепотом сказала она, — на столе стоит Коран, на диване раскрытая книга — это тоже Коран, но уже на русском языке и повсюду у нее валяются кассеты с арабскими надписями.

Я, отвернувшись от занятой подсчетами Нестеренко, поднял на лоб свои темные очки и принялся разглядывать раскрытую книгу, лежавшую на диване. Книга это, возможно, и не являлась Кораном, но, безусловно, была книгой исламской. Аудиокассеты с надписями из арабской вязи тоже, по всей видимости, имели отношение к исламу. Теперь и платок на голове у Аллы Нестеренко, завязанный ею как хиджаб^[20] арабской женщины, получил свое логичное объяснение.

Израиль, бывший на протяжении почти двух тысяч лет недосягаемой мечтой любого еврея, молящегося за то, чтобы «следующий год — в Иерусалиме», Израиль, ставший в начале прошлого века высокой целью религиозных евреев и евреев-сионистов, свято верующих в социалистический способ общественного развития, Израиль второй половины двадцатого века, ставший своим государством для миллионов изгоев во всех частях света, Израиль в последнем десятилетии двадцатого и начале двадцать первого века становится тем государством, в которое можно просто переселиться, чтобы жить «на халяву». Не имея возможности отделить одних репатриантов от других, Израиль принимает всех, кто формально отвечает требованиям закона об абсорбции. Даже если в душе эти люди далеки от понимания сути еврейского государства и бегут от самих себя в страну, которая в духовном, историческом и нравственном плане для них ничего не значит, Израиль их примет, даст корзину абсорбции, даст таудат зеут, чуть позже — даркон^[21], а что при этом будут чувствовать эти алим ходашим^[22] — зависит только от них самих.

То, что Алла Нестеренко приехала в Израиль не по зову сердца не осуждается сегодняшним израильским обществом. Как и в любой свободной стране, принадлежность к той или иной религиозной конфессии является личным делом каждого. Но когда женщина, приехавшая пять лет назад из Украины и имеющая славянскую внешность становится мусульманкой в воюющем с исламским терроризмом Израиле, то такое превращение вызывает, по меньшей мере, удивление. А помимо удивления — еще и подозрение о том, что кому-то, наверное, очень выгодно сделать мусульманкой блондинку Нестеренко.

Пока я размышлял, сестра закончила разбираться с налогами и с коммунальными платежами, а Алла Нестеренко готова была закончить свою расписку.

— Теперь, последний абзац, — не терпящим возражения тоном сказал я, когда все суммы и сроки были нами зафиксированы на бумаге, — пишем: в случае несвоевременной оплаты указанной выше суммы, я обязуюсь уплатить пени в размере 1 % от суммы платежа за каждый день просрочки исполнения.

Нестеренко встрепенулась:

— А это по закону?

— Это по закону, — кивнул я.

— Я не знаю такого закона, — повысила голос она.

— Зато я его знаю!

— Кто вы такой, снимите очки, я хочу видеть ваше лицо!

— А вам его не нужно видеть. Единственное, что вам сейчас нужно — это оплатить долги и освободить квартиру.

К моему удивлению, Нестеренко быстро сдалась, не попробовав уменьшить размер пени, и принялась писать именно те слова, против которых она только что бурно возражала.

Моя сестра уже с трудом скрывала довольную улыбку, наблюдая, как ей казалось, капитуляцию противника, зато жена сохраняла на лице каменное выражение.

Говорить она стала только тогда, когда сестра получила расписку на руки. Жена никогда не говорит в общем хоре, ее аудитория — это только исключительно ей внимающие слушатели.

Спокойным, даже, пожалуй, чересчур спокойным и размеренным тоном, она спросила:

— Как вы собираетесь сдавать хозяйке квартиру?

Почему-то именно этот тон раздражающе подействовал на Нестеренко. Та аж подпрыгнула.

— Почему вы говорите со мной таким тоном?

— Вам не нравится мой спокойный тон?

— Я все написала в расписке, — завизжала Нестеренко.

— Вы не написали, каким образом вы будете сдавать квартиру и как передадите ключ от нового замка, который сами установили.

Жена продолжала говорить спокойно, никак не обнаруживая своей взволнованности. Зато Нестеренко, казалось, впадает в истерику.

— Заберите свой ключ, — воскликнула она и, схватив ключ со стола, кинула ключ в её сторону. Ключ со звоном упал возле ног жены.

— Поднимите ключ и положите его на стол, спокойно произнесла она, — мы возьмем его со стола.

Нестеренко дернула плечами, вскочила, но, все же, повинуясь полученной команде, подняла ключ и положила его на стол. После этого, отойдя к окну, сказала:

— Вам повезло, что я полицию не вызвала.

— Это вам повезло с хозяйкой. Очень она у вас покладистая, — ответил я и, указывая сестре на ключ, добавил — забери его, это твой ключ от твоей квартиры.

Мы проспорили весь обратный путь от Беэр-Шевы до Иерусалима.

Я говорил, что этой особой в хиджабе должны заниматься государственные службы, противодействующие терроризму и отвечающие за безопасность граждан Израиля.

Сестра говорила, что ей немного жаль эту женщину, что ей самой в первые годы было нелегко и что в Израиле не запрещено исповедывать ислам.

— Ведь нельзя же преследовать человека только за то, что он молится Аллаху, — горячилась сестра.

Итоговую черту подвела жена.

— Во-первых, — сказала она моей сестре, — ты сама говорила, что у нее в друзьях какой-то араб.

Сестра утвердительно кивнула.

— Во-вторых, она сейчас собирается переезжать, и, если я правильно поняла, куда-то в район Нацерета, (сестра вновь кивнула) а это, насколько я понимаю, территория палестинской автономии.

— Но там и евреи живут, — возразила сестра.

— Живут, — согласилась жена, — но вряд ли с хиджабами на голове. И в третьих, женщину с такой внешностью ваши солдаты пропустят с поясом шахида через любое КПП. Такие мусульманки — находка для ХАМАСа^[23].

— И, в четвертых, — вставил я свое замечание, — у нее нет планов на будущее. Оно, будущее, ей по фигу. Она берет обязательства, зная, что не будет их выполнять. Может быть, она рассчитывает днями уже быть у Аллаха и общаться, если я не ошибаюсь, с семьюдесятью девственниками, обещанными каждому шахиду.

— Девственницы — это только для мужчин, заметила сестра.

— Я считаю, что вам сегодня же надо идти в полицию, — безапелляционно заявила жена, не обращая внимание на нашу чрезвычайно увлекательную дискуссию о девственницах.

— А-то мне зачем? — я попробовал возразить, — ведь иврита я не знаю…

— А затем, что твою сестру туда надо привести за ручку и быть рядом, пока она там все не расскажет, — жена поставила точку в этом споре, — И, лучше всего, пойти вам в полицию не откладывая.