Через полтора года, когда в стране началась антисемитская компания по борьбе с «врачами-вредителями», Цилю Соломоновну и Бориса Рувимовича уволят из НИИ имени Отто и они, ожидая неминуемого ареста, будут ночами прислушиваться ко всем въезжающим во двор автомобилям.

Борис Рувимович не выдержит нервного напряжения, у него случится тяжелый инсульт, который сведет его в могилу через два года.

А Циля Соломоновна, пережив смерть Сталина, возвратится на работу и еще десять лет проработает в своей прежней этой должности, обеспечив появление на свет в той же клинике, на Менделеевской линии Васильевского острова, моего двоюродного брата.

Моё появление на свет произошло около семи часов утра тридцатого сентября, когда, после профессионального шлепка по мокрой попе, я, сделав первый вдох, громко заорал и акушерка, державшая меня с ещё необрезанной пуповиной, сказала:

— Поздравляю мамаша, у вас родился сыночек.

Когда я, туго спеленатый, лежал с другими новорожденными в детской палате, с моей мамой, помещенной в просторную палату на втором этаже клиники, стали знакомиться её соседки, которые все, как на подбор, оказались молодыми мамочками.

Самой «опытной» из них — Клаве Фирсовой, только что исполнилось двадцать семь, а опыт её заключался в том, что девочка Света Фирсова, которая родилась в один день со мной, была вторым ребенком у мамы Клавы.

Когда детей привезли на кормление, то молодые мамаши, рассматривая своих детей, одновременно заглядывали на соседние койки. Каждая из них подсознательно хотела убедиться в том, что чужой ребёнок не так красив, как её собственный.

После кормления, когда детей увезли, Клара Фирсова, со счастливым выражением лица глядя на гипсовую лепнину на потолке, сказала:

— А, давайте, девочки, устроим конкурс: кто из наших детей самый красивый?

— И каждая мама покажет на своего, — недоверчиво протянула из противоположного угла палаты тёмноволосая Нина, — Это какая же мамаша скажет, что чужой ребенок красивее её собственного?

— А мы выберем жюри для того, чтобы они судили справедливо, — поддержала моя мама понравившуюся ей идею конкурса красоты.

Поскольку каждая из молодых мам была уверена, что на конкурсе красоты её ребёнок непременно займёт первое место, то большинством из них идея конкурса была одобрена.

Вскоре жюри было избрано. Клару Фирсову избрали в жюри, а темноволосую Нину — нет. Мама тоже не попала в члены жюри, но это обстоятельство её совершенно не расстраивало, поскольку она считала, что красота её ребёнка обязательно будет отмечена.

Тем временем, папа пытался купить цветы для мамы.

Безуспешно обойдя ближайший рынок, папа поехал на другой, но и там цветов не оказалось.

— Что такое, куда делись цветы, — недоумевая, спросил папа у женщины, торговавшей семечками у входа на рынок.

— Так ведь, мил человек, сёння ж день четырех ангелов: Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, — стала растолковывать женщина. Народ, вишь, еще с утра для своих любимых всё раскупил. А ты, чего же, так долго раскачивался, что цветы не купил вовремя? Али не знаешь, что тридцатого-то сентября цветов уже с полудня нигде не сыщешь?

— Да сын у меня сегодня родился, — радостно и, одновременно, огорченно ответил ей папа, — Откуда же я мог знать, что сегодня такой праздник?

Женщина сочувственно посмотрела на папу.

— Сын — это хорошо, — сказала она, а за цветами съезди-ка ты в оранжерею. Если уговоришь, то тебе, бог даст, нарежут цветов, а на рынках не ищи, на рынках сейчас уже поздно цветы искать.

Вечером папа, бабушка и дедушка в большой комнате собирались сесть за стол, накрытый белой накрахмаленной скатертью. Бабушке оставалось ещё раз сходить на кухню, чтобы закончить все приготовления.

Бронзовые часы, стоявшие на туалетном столике, мелодично прозвонили восемь раз, когда бабушка поставила на стол чугунную латочку с тушеной говядиной, источающую аромат перца и лаврового листа. По случаю моего рождения вместо привычных котлет, «накручиваемых» ею из недорогого мяса, бабушка приготовила блюдо, которое её родители всегда называли «субботней телятиной». Половинку вчерашней курочки папа уже отнёс маме в роддом.

Бабушка удовлетворенно потянула носом и принялась раскладывать мясо по тарелкам, добавляя в тарелки картофельное пюре из стоявшей рядом эмалированной кастрюли.

Папа откупорил купленную для праздничного стола бутылку портвейна, на этикетке которого под надписью «Массандра» и изображением приземистого здания с башенкой посередине было написано «Портвейн белый крымский. Урожай 1948 года». Он разлил светлый напиток по хрустальным бокалам, по случаю праздника с радостным трепетом извлечённым бабушкой из буфета.

Дедушка встал, обвел семью взглядом, посмотрел на мамину фотографию, в тёмной деревянной рамке висевшую на стене, и сказал:

— Сегодня у нас большой праздник, у Инночки и Мити родился первый сын, а у нас — первый внук. Пусть они будут здоровы и счастливы, — дедушка высоко поднял свой бокал и добавил, — Зай гизунд^[6]! Мазл тов^[7]!

— Зай гизунд! — следом за дедушкой повторили бабушка и папа.

Все чокнулись и принялись лакомиться бабушкиной стряпнёй, нахваливая её за удивительную мягкость и сочность ароматной говядины. Бабушка, тая от похвалы, повторяла свою излюбленную шутку:

— А что там плохого? Взято мясо высшего сорта, купленное у знакомого мясника, добавлено немного специй, лук, морковь и чернослив — вот и всё!

Когда тарелки опустели, бабушка спросила папу:

— Вы уже решили, как мальчика назовете?

Первым отозвался дедушка:

— Я думаю, что они уже решили.

— У меня у приятеля сына зовут Аликом, — ответил папа, положив вилку, — хотя у него мальчик в метрике записан Александром. Нам нравится это имя и папа, вроде бы, согласен с нами.

Мой папа называл родителей жены мамой и папой, но обращался к ним исключительно на «вы».

— Тем более, что по традиции ребенка следует называть именем умершего родственника, — продолжал он, — а у тети Юли с дядей Гришей младшего сына звали Александром. Вот и будет мальчик носить имя своего погибшего дяди.

— Это вы правильно решили, — сказала бабушка, — У Юли с Гришей оба сына погибли на войне. Ведь похоронка пришла как раз накануне победы, это было такое горе, такое горе… — бабушка вздохнула. — Особенно тяжело Юле будет слышать имя младшего сына, — продолжила бабушка, — Я тоже думаю, что в метрике надо записать ребёнка Александром, а называть его Аликом.

В дверь тихонько постучали.

— Кто там? — громко крикнул дедушка, не вставая и не поворачиваясь в сторону двери.

Дверь тихонько приоткрылась, и в комнату заглянул Коля.

— Лев Наумович, Вас к телефону, — сказал он дедушке, но глядя на бабушкин профиль с прямым носом, гладкой кожей и небольшим вторым подбородком нисколько не портившим её облик.

— Спасибо, Коля, — сказал дедушка, поднимаясь из-за стола.

Бабушка же на Колю не обратила никакого внимания.

На следующий день, в половину десятого утра, когда детей привезли на кормление, жюри приготовилось оценить красоту каждого из шести новорожденных.

Было заготовлено девять бумажных листочков, на которых каждый член жюри должен был указать участников конкурса, занявших первое, второе и третье место.

Мама с нетерпением следила за членами жюри, рассматривающими лежащих перед ними детей, когда её позвала темноволосая Нина:

— Инна, там, похоже, к тебе пришли.

Мама, переживающая перипетии конкурса красоты, не поворачивая головы, спросила Нину:

— Кто пришел? Ты думаешь, что ко мне?

Нина с недоумением ответила:

— Красивая, статная женщина, с ней двое мужчин, один из них — офицер.

— Ой, это мои!

Мама кинулась к окну.

Под окном стояла бабушка в элегантном шелковом платье, которое очень шло ей и округлости её фигуры очень удачно подчёркивались этим платьем.