А потом этот самый «сдвиг эндокринной системы» с активизацией полового созревания лишь усилился – так ей сказал врач-эндокринолог. Ничего, мол, нельзя сделать, вам, милочка, уж придется жить с этим.

Крепитесь.

И Кора сначала старалась крепиться.

Ну что ж, поборемся с собственным организмом, давшим сбой.

В конце концов, сейчас ведь так много самых современных методов эпиляции – и био-, и фотоэпиляция, и лазерная, и прочие, прочие, прочие штучки салонов красоты.

Но природа, могучая и беспощадная, сломавшая что-то в каком-то гене, поселившая во всей этой длинной цепочке какой-то малюсенький сбой, оказалась сильнее.

Потом произошло самое страшное. Волосами постепенно, неумолимо и густо обросли шея, щеки и подбородок.

Настоящая колючая мужская щетина. А если запустить этак на пять-шесть дней – то уже густая борода.

Кора бросилась в салоны снова делать эпиляцию. Сначала био. Такую боль терпела адскую, когда пластины с горячим воском, налепленные на щеки, с корнем выдирали волосы.

Но они росли и крепли.

После фотоэпиляции на время возник вроде бы хороший эффект. Но затем рядом с уничтоженными волосяными луковицами возникли новые, и борода отросла снова.

Врачи-косметологи уже били тревогу – нельзя, нельзя делать эпиляцию так часто, у вас плохая предрасположенность. У вас пошло кожное раздражение. Кожа отторгает любое вмешательство. Лазер может все лишь усугубить, так и до рака дойдет, до самого худшего.

А от крема вся шея и щеки покрываются долго не заживающими саднящими язвами.

Кора купила себе набор бритв. Какое-то время она вставала по утрам и словно на казнь отправлялась в ванную – бриться. Стояла вот так, как сейчас, с мужской бритвой в руке. Густо намыливалась или использовала пену из тюбика.

И брилась…

Ежедневная пытка…

Кожа на бритье отреагировала новыми язвами и фурункулами.

Кожа лица требовала, чтобы ее оставили в покое.

В густых волосах.

В один момент Кора хотела покончить со всем этим разом – с мукой борьбы, с природой, со всем своим бедным больным телом.

Она хотела повеситься в ванной на трубе.

Даже достала крепкую бельевую веревку и все думала – выдержит ли ее вес вон тот гвоздь, на нем держится светильник? Или, может, лучше использовать трубу полотенцесушителя?

Кора помнила тот момент. Думала о нем она и сейчас, стоя раздетая в ванной, избитая жестоко.

Вы, нормальные, не убогие, да что вы знаете обо всем этом? Как вы можете судить о том, что понять вам не дано?

Решение покончить с собой тогда она так и не приняла. Может, из страха, может, из малодушия.

Веревку она не выбросила. Но старалась положить ее подальше, спрятать. Чтобы не попадалась ей на глаза.

А потом по телевизору она увидела Евровидение и бородатую Кончиту.

Никогда в жизни она не плакала так, как в тот вечер. Она рыдала – за все годы муки, страха, боли, стыда за свое уродство, за все потерянные годы – без друзей, без любовников, без семьи, она расплачивалась сейчас – этими вот слезами, где робкая надежда смешивалась снова со страхом, но где, как ей казалось, открывались новые горизонты.

Да, новые горизонты…

Наутро впервые Кора не схватилась за бритву. Она не бралась за нее и все последующие дни.

Борода выросла.

Борода стала неотъемлемой частью ее, Коры. Борода требовала, приказывала показать себя людям.

Какая пришла в этот мир. Уж какая есть. Какую Бог или природа создали. И изуродовали.

О реакции людей, прохожих на улице, в транспорте Кора сейчас вспоминать не хотела.

В тот вечер, когда на нее напали в переходе метро, толкнули сзади со ступенек, она шарахнулась так, что думала – ногу сломала…

Напавших в тот раз она разглядеть не успела.

Они что-то тоже шипели про Кончиту Вурст, про вселенский разврат и либерастов-педерастов…

Кора кое-как доковыляла до дома. И с карлицей Маришкой они решили, что если надо ехать в клуб или возвращаться, то они станут вызывать такси – то, что клуб обслуживает и которым пользуются трансвеститы.

В тот вечер Кора впервые подумала о том, что рыдать втихомолку и размышлять, как лучше покончить с собой, – это… это, в общем-то, трусость.

Надо сопротивляться.

Надо противостоять.

И вот она досопротивлялась до того, что…

Стоя перед зеркалом в ванной, Кора осторожно дотронулась до багровых синяков.

Потом она чисто механически достала с полки маникюрный набор, вытащила ножницы и начала осторожно срезать бороду, испачканную зеленкой. Клочья каштановых волос падали на кафельный пол.

Словно каштановый снег шел…

Волосатый снег.

С кухни доносился запах жаренной на сале картошки. Карлица Маришка кашеварила.

Потом она позвонила по мобильному в клуб и сказала, что их избили. И что они появятся на работе только завтра.

В клубе такие вещи, как «избиение сотрудников», понимали, потому что сталкивались с этим и раньше: девочки, держитесь, не падайте духом!

Кора встала в ванной под горячий душ.

Она апатично размышляла о том, на сколько ее еще хватит в этом мире. Сколько еще она сможет держаться и противостоять.

События в Прибрежном произвели на Катю гнетущее впечатление. Вместе с Лилей и сотрудниками ППС она сопровождала потерпевших в поликлинику. Затем Кору и ее подругу отвезли домой под охраной. А Катя вместе с Лилей вернулись в ОВД.

А там обстановка накалялась – к зданию полиции подъезжали какие-то крепкого спортивного вида молодцы на джипах, в кабинете Лили беспрестанно трезвонили телефоны. К задержанному явился адвокат. А задержанный орал про свою Лигу кротких против Содома и походил на пойманного в капкан шакала – только что зубами от злости не щелкал.

Однако во всем этом зловещем хаосе майор Белоручка твердо стояла на своем:

– Я знаю, что говорят. И ты тоже знаешь. В полицию, мол, обращаться бесполезно. Полиция не поможет. Когда появляются люди, которых безнаказанно можно оскорблять, шельмовать, обливать зеленкой, газом перцовым жечь. Да что же это такое?! Мы где живем? Я присягу давала служить закону. Для меня закон есть закон. И тут в Прибрежном никакого произвола мы не позволим. Что такое честь мундира, я хорошо знаю и замарать ее не дам. И к черту все звонки. Я полицейский, а люди в защите нуждаются против беспредела и хулиганства. Тут уж каждый для себя решает, как поступать. А я для себя это давно уже решила.

В этом Катя не сомневалась. Только вот тревога за Лилю щемила ей сердце.

К вечеру все немного поутихло. И они смогли наконец обсудить дело об убийстве водителя.

– Я с Женей встречусь, – обещала Катя. – Только надо подумать, чтобы это произошло самым естественным образом. У нас связи давно потеряны, у меня даже ее телефона нет.

– У меня оба ее мобильных и домашний, я во время допроса записала, – сказала Лиля, – но звонить тебе ей не нужно. Лучше вам встретиться как бы случайно и на нейтральной территории. Надо подождать, я что-нибудь придумаю.

Катя ждала. Октябрь заканчивался.

И вот Лиля Белоручка позвонила.

– Слушай, мы тут понаблюдали за твоей знакомой, – сказала она осторожно, – конечно, негласно. Но выбирать не приходится, потому что гласно установить слежку за родственницей Раисы Лопыревой я не могу. Так вот какое дело. Приятельница твоя в общем-то домосед. Но у нее есть привычка примерно раз в три дня ездить в Москву – так, прогулочка по магазинам, а заканчивается все около пяти вечера чаем в роскошном отеле «Мэрриотт – Аврора» на Петровке. Ты в главке сегодня?

– Я в главке на Никитском, – ответила Катя.

– Тебе до Петровки семь минут. А мне докладывают – приятельница твоя сейчас в Москве уже, на Ленинградском проспекте.

– Я сейчас выхожу и сажусь в машину, у меня машина в нашем дворе припаркована.

– Хорошо, но пока не торопись и оставайся на связи.

Катя спустилась во двор главка и села за руль своей маленькой машины «Мерседес-Смарт». Ну, крохотун, выручай. Увидимся со старой школьной подругой. Только как же это произойдет? Вот Женю узнала на видеозаписи, то есть узнала не сразу, лишь когда Лиля подтвердила, что эта самая Евгения Савина – Кочергина – хромает.