Он зашел в кубрик глянуть, который час, и в результате сего демарша вновь разлегся на своем шезлонге, дабы достойно завершить прерванную сиесту.

Когда он вновь открыл глаза, то узрел вокруг все, что видел каждый божий день: стены своей спальни, стрельчатое окно, едва пропускавшее свет, и скорчившегося в ногах постели, на охапке соломы, верного пажа Пострадала в окружении нескольких псов, причем все они носили имена: Ату, Фас, Апорт, Улюлю и Прочь. Привычное это зрелище сильно утешило герцога, и он, поднявшись с постели, разбудил всю компанию пинками, чем вызвал хныканье одного и лай других.

Облегчив душу утренним патерностером, а мочевой пузырь — на лестнице, герцог направился в часовню, дабы прослушать там мессу, отправляемую его капелланом Онезифором Биротоном. Онезифор Биротон был, что называется, аббат-наставник: стоило герцогу наставить ему синяк, как аббат наставлял ему два; вот почему герцог горячо любил своего духовного пастыря и нынче утром спешил потолковать с ним о нескольких весьма важных вещах. Не успел аббат Биротон отмессироваться, как герцог д’Ож потащил его к купели, где и сказал:

— Слушай меня внимательно, Онезифор, у меня появилось множество забот, коими я намерен поделиться с тобой по секрету.

— У вас были неприятности в столичном городе Париже?

— Не о том речь, — ответил герцог раздраженно. — А, кстати, ты что-то разнюхал или это просто домыслы?

— Хм… хм… — хмыкнул Онезифор. — Должен вам сказать, что за время вашего отсутствия дочери ваши упорно вели себя спокойно и достойно.

— Ладно, ладно, об этом позже. А сейчас я хочу задать тебе три вопроса, а именно: primo — что ты думаешь о снах, secundo — что ты думаешь о языке животных, и tertio[19] — что ты думаешь о всеобщей истории в общем и об общей истории в частности? Я слушаю.

— Хм… хм… — хмыкнул Онезифор. — Distinguo[20]…

— Никаких «Distinguo»! — гаркнул герцог, топнув ногой. — Слыхал? Никаких там «Distinguo», никакой диалектики, хватит с меня этой мути! Я желаю ясности! Слушаю тебя!

— Хм… хм… — хмыкнул Онезифор. — Но я не могу ответить на все три вопроса одновременно: моя речь, как и всякая человеческая речь, линейна.

— Не пойму, к чему ты клонишь.

— А вот к чему: мне следует ответить сперва на один вопрос, потом на второй и, наконец, на последний. С какого вам желательно начать?

— Со второго.

— Optime![21] А какой был второй вопрос?

— Ах ты, осел тупоумный, ты уже перезабыл мои вопросы? Может, тебе еще угодно, чтобы я их повторил, а, дурья башка?

И герцог сопроводил свои слова метким ударом, заехав аббату в правое ухо. На что аббат отвесил герцогу три плюхи — с пылу по рылу, с жару — еще пару.

— Ну ладно, — сказал герцог д’Ож, выплюнув резец, — начинай с любого. Например, с первого.

— Я забыл не ваши вопросы, а их порядок.

— Тогда начинай с какого сам хочешь.

— Я начну со снов.

— Прекрасно! Говори, что ты думаешь о снах.

— Одни из них посылает Господь, другие — диавол.

— А ты, случаем, не из альбигоев?

— Никоим образом, мессир; вот послушайте, сколь католично я лично рассуждаю: существует два рода снов, одни посылает Господь, другие — диавол.

— А как их различить?

— О, это и слепому видно.

— Как, я тебя спрашиваю? Каракатица ты вонючая, как ТЫ их различаешь? Я вот их не различаю.

— А между тем это очень легко. Если вы видите небеса, ангелов или даже просто пташек — при условии, что это не ночные пташки, — то сон сей ниспослан Господом, если же вы видите языки пламени, чертей или даже просто всяких ползучих тварей, особливо змей, значит, сон сей исходит от Диавола.

— Да я никогда ничего такого не вижу.

— А что же вы видите, мессир?

— Мне часто снится, будто я живу на какой-то барже, полеживаю в шезлонге, накрываю лицо носовым платком и совершаю недлинную сиесту.

— Баржа… шезлонг… сиеста… это что еще за чертовы слова? Я их не постигаю.

— Эти слова я придумал сам для обозначения вещей, которые мне снятся.

— Так вы, стало быть, увлекаетесь неологизмами, мессир?

— Ну, ологизмами или не ологизмами, это не твое собачье дело, а моя герцогская привилегия! Итак, я беру латинское «sexta hora»[22] и образую из него слово «сиеста»; или же, взяв из вульгарной латыни слово «barga»[23], которое нахожу и впрямь вульгарным, преобразую его в «барку» или в «баржу»; что же касается шезлонга, то я просто-напросто слил два самых что ни на есть французских слова в одно, руководствуясь самыми что ни на есть общепринятыми и диахроническими законами лингвистики.

— Ох, мессир, далеконько же вы ушли от премудрой и наихристианнейшей онирологии[24]! Ваша семантическая наука сильно попахивает ересью.

— Какая же это ересь — видеть во сне баржу?!

— Ну, я, конечно, признаю, что во сне редко увидишь ангелов и святых. Судя по моему личному скромному опыту, чаще всего снятся мелкие происшествия повседневной жизни.

— Ну, а они, каракатица ты вонючая, посылаются дьяволом или Богом?

— Ни тем, ни другим. Они безразличны. Положительно безразличны. Ad primam respondi[25].

— Ишь ты какой шустрый! Нет, аббатишка, так легко тебе не отделаться! Не для того я тебя держу при себе, чтобы выслушивать эдакие пустяшные отговорки, каких я и сам напридумываю сколько хочешь. Неужто ты надеешься по-прежнему получать от меня ежедневный харч за подобные благоглупости? Я требую вразумительного ответа!

И герцог, нацелясь в правую берцовую кость аббата, применил добрый старый прием — выпад ногой, достигший своей цели. Онезифор вознамерился ответить, лягнув герцога в живот, но промазал и растянулся на полу. Тотчас же герцог вспрыгнул на него и принялся топтать с криком:

— Отвечай, дурья башка! Отвечай!

Тот сделал знак, что согласен.

— Итак? — спросил герцог, спрыгивая со своей жертвы.

— Итак, — сказал аббат, поднимаясь на ноги, — это все сны из того промежуточного мира, что населен троллями, феями, гномами, домовыми, эльфами, лешими, духами, карликами, ундинами и водяными — существами, которые ни богу свечка, ни черту кочерга, ибо они не привержены ни добру, ни злу.

— Ишь ты как заговорил: ни вашим, ни нашим. Интересно, что скажет на это Святая Инквизиция!

— Optime! Таков мой ответ на ваш вопрос. Ad secundam[26], касающийся языка животных…

— Что-то ты больно заторопился, любезный!

— …скажу вам, что отнюдь не всеми признается, будто Адам, преступив Господний запрет, увлек за собою, в падении своем, и животных тварей. Самые именитые богословы оспаривают этот тезис. С другой стороны, поскольку они явно не участвовали в строительстве Вавилонской башни, ничто не мешает им понимать друг друга.

— Кому, богословам?

— Нет, мессир, тварям.

— Ишь ты умник какой! Я же тебе толкую не о тех животных, что говорят между собой, а о тех, которые говорят человеческим языком, а ты мне тут болтаешь невесть что.

И герцог размахнулся, собираясь влепить аббату затрещину, но тот, опередив собеседника, врезал ему прямым в челюсть, заставив слегка покачнуться.

— Ad tertiam, respondeo[27], — поторопился сказать капеллан.

— Погоди, погоди! — прервал его герцог, водворяя на место свернутую челюсть. — Не так быстро! Я бы желал послушать твое мнение о животных, говорящих в моих снах. Эти-то от Бога или от черта?

— Никакого значения! Без разницы. Ad tertiam…

— Погоди, погоди! Ты мне только что сказал, что ползучие твари, коих мы видим во сне, есть дьявольское наваждение.