— Ладно, — сказал Сидролен. — Выключатель справа.

— Знаю.

Сидролен уселся. На палубе вспыхнули лампочки.

— Свежо становится, — сказал он Лали, когда та вернулась с укропной настойкой, минералкой и стаканами. — Я надеюсь, вы не собираетесь торчать на палубе всю ночь?

— Наденьте каскетку. И еще один пуловер.

— А вы что же не пьете?

— Терпеть не могу укропную настойку.

— Конечно, это старомодно, я признаю. Ну, выпейте чего-нибудь другого.

— Нет, спасибо. Мне и так хорошо.

Лали поглядела, как Сидролен наливает себе, и вернулась к прежней теме.

— Значит, вы боитесь провести ночь на улице, чтобы подстеречь этого гада?

— Да нет, не боюсь, просто предпочитаю спать.

— И видеть сны.

— Вот-вот, и видеть сны.

— Ну раз так, ладно! — я сама его подстерегу.

— И сами вправите ему мозги? А вдруг он не один, а с дружками?

— У вас нет револьвера? или карабина?

— Нет-нет, никакого оружия на борту не держу.

И Сидролен так взволновался, что снова налил себе укропной настойки.

— Вы слишком много пьете, — заметила Лали.

— Все мне это говорят.

Лали опять вернулась к прежней теме:

— Я спрячусь, и когда этот тип — или эти типы — начнут малевать свои гадости, я завою страшным голосом, чтобы нагнать на них страху. Я даже могу простыню на голову накинуть. После такого «они» уже больше не вернутся. Или «он» не вернется. Мое такое мнение, что это один человек. Интересно, с чего это он так взъелся на вас?

— Не знаю, — ответил Сидролен бесстрастно, — понятия не имею.

— Но ведь должна же быть какая-то причина! — не унималась Лали.

— Надеюсь, вы не верите тому, что там написано? Я не убийца. И не ублюдок. Ничего похожего. Ничем не провинился. И все же мне пришлось два года отсидеть в КПЗ. А потом они признали, что я невиновен. Я думал, на том дело и кончится. Но не тут-то было, теперь вот появился этот тип со своей мазней, как я выражаюсь, или со своими гадостями, как вы выражаетесь… Надо сказать, мне нравится малярничать, а поскольку дел у меня немного, я этим и занимаюсь помаленьку. Зато моя загородка всегда выкрашена лучше всех на этой пристани. Я вам все рассказываю, хотя, в общем-то, мало об этом думаю. Меня это не трогает. Во всяком случае, не очень.

— И вам не интересно узнать, что он из себя представляет, этот тип?

— Ничуть.

— И все-таки вы должны были бы поинтересоваться.

Сидролен делает вид, будто глубоко размышляет, потом, выдержав долгую паузу, спрашивает:

— Значит, вам хочется, чтобы я провел ночь на улице?

— Похоже, что тот тип трахался на кушетке и каждый раз трахался башкой об спинку, — замечает Лали.

— В общем, идеи у вас неплохие.

Сидролен встал и пошел за одеялом. Он прихватил с собой также бутылку рома, электрический фонарик и палку от метлы — единственное оружие, которое имел в своем распоряжении, если не считать опасно заточенных кухонных ножей.

Снарядившись таким образом, он спрятался, следуя указаниям Лали.

И крикнул ей:

— Гасите свет на палубе!

Что она и сделала.

Сидролен знал один подходящий уголок для засады — там он и расположился, закутавшись в одеяло. Выпил глоток рома и не замедлил крепко уснуть.

Пешедраль подскочил от испуга, когда Сфен шепнул ему на ухо:

— Хозяин идет!

Новоиспеченный виконт де Прикармань дремал под сенью пышнолиственного древа, а рядом с ним оба коня выискивали лакомые травки и прекраснейшим образом стерегли самих себя. Герцог же несколько часов как растворился в природе; теперь он внезапно материализовался, держа в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.

— Ну вот, дело сделано! — крикнул герцог еще издали.

— Вы закончили? — учтиво спросил Пешедраль, когда его господин подошел поближе.

— Все, дело в шляпе. Завтра отправляемся в Монтиньяк. Тут один малый порассказал мне много интересного об этом местечке. А пока вернемся в Плазак!

И он сел на Сфена, на Стефа же сел Пешедраль, ведя за собою в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.

Караван двигался быстро, и Сфен не был расположен к беседе. Под конец герцог даже удивился его неразговорчивости.

— Отчего это, славный мой Демо, — спросил он, — мы сегодня так молчаливы?

— Признаться откровенно, мессир, — ответил Сфен, — я немного скучаю по нашему замку и частенько думаю: когда ж завижу я родной конюшни стены, — мой отчий кров, любезный сердцу Сфена?!

— Увы! — отвечал герцог, — ничем не могу помочь твоей печали. У меня нет никакого желания отдать себя в руки королевской стражи, а кроме того, я еще не завершил свои работы в этом районе.

— Ну вот, так я и думал, — вздохнул Сфен, — что мы не скоро вернемся в родные пенаты.

— Ты явно страдаешь от ностальгии, — заметил Стеф, которого немногословие товарища подстегнуло к болтовне.

— Ностальгия? — удивился Сфен. — Это слово мне неизвестно.

— Оно появилось в обиходе сравнительно недавно, — сказал Стеф наставительно. — И происходит от греческих слов «ностос», что означает «тоска», и «альгос», что на том же языке значит «возвращение». Следовательно, термин этот вполне приложим к твоему случаю.

— А к твоему случаю приложим термин «логоррея», — парировал Сфен.

— Логоррея? — удивился Стеф. — Это слово мне неизвестно.

— Еще бы! — сказал Сфен. — Я его только что придумал. Оно происходит от греческих слов «реос», то есть бессвязная речь, и…

— Ясно, ясно! — прервал его Стеф. — Я тебя понял.

— А ты уверен, что понял правильно? — хихикнул Сфен.

Тут кони принялись препираться, и перебранка их длилась до самого Плазака. В таверне «Золотое солнце», где герцог остановился под именем господина Эго[60], сидел какой-то священник, осушая кружку за кружкой и беседуя с трактирщиком о политике. Оба целиком и полностью стояли за немедленные реформы, но обоих немного беспокоило превращение Генеральных Штатов в Учредительное Собрание и отставка Неккера.

— Трактирщик! — крикнул господин Эго, входя в залу, где находились оба вышеописанных гражданина, — ты бы лучше приготовил ужин, чем вести диспуты о современной истории. Месье, — добавил он, обращаясь к священнику, — я вас не знаю.

И добавил, обращаясь к трактирщику:

— Я умираю от жажды, подай-ка холодного вина.

Как только хозяин нырнул в погреб, герцог воскликнул:

— Случайно ли вы здесь, аббат, или же шпионите за мной?

— Господин герцог…

— Месье Эго!

— Ах, вот как, вы желаете…

— Говорю вам, зовите меня месье Эго!

— Месье Эго, я привез вам хорошие новости.

— Сильно сомневаюсь, но это доказывает одно: ты обнаружил мое местонахождение. Какой дьявол тебе помог?

— О, я мог бы ответить вам, благочестиво солгав…

— Не трудись!

— …но я скажу вам правду: молодой Прикармань писал письма своей маме.

— Ах он бездельник! Ах он предатель! Да я ему уши с корнем выдерну!

— О, вы не имеете права наказывать его за сыновнюю любовь. Прошу вашего снисхождения и милости, как мы испросили у Его Величества снисхождения и милости для вас.

— Кто это «мы»?

— Монсеньор Биротон, который нынче заседает в Учредительном Собрании…

— Это еще что за Учредительная чертовщина?

— Так переименовали себя Генеральные Штаты. И ваше присутствие безотлагательно требуется в Париже. В рядах знати очень не хватает делегата от округа д’Ож, а кроме того, Его Величество желает простить вас лично: в конце концов вы всего-навсего защищали свою честь. Но при одном условии…

— Ах, при условии!

— Оно не столь уж обременительно: при условии, что вы займете свое место в Учредительном Собрании.

— Ну, нет, на это не рассчитывайте. Сейчас у меня других дел хватает.

— Можно узнать, каких?

Тут появился трактирщик с несколькими кувшинами вина.

— Оставь нас, трактирщик! — приказал ему господин Это, — ты видишь, я исповедуюсь. Вернись к своим кастрюлям и приготовь нам шикарный ужин, сегодня я угощаю господина аббата.