В магазине были покупатели, за прилавком стояла Хидер.

– Привет, Хидер, мама здесь?

– Здесь я, здесь, наверху, – откликнулась Бесс. – Поднимайся.

Он прошел вверх по лестнице, наклонив голову, чтобы не удариться о потолок.

– Какой сюрприз!

Бесс повернулась к нему лицом. Она сидела во вращающемся кресле, забравшись в него с ногами в черных туфельках на высоких каблуках.

Он почесал голову:

– Да, пожалуй.

Бесс посмотрела на него внимательнее:

– Что-то случилось?

Рэнди пожал плечами.

Она наклонилась, убрала с соседнего стула книги, сбросила на пол образцы тканей.

– Ну вот… Садись.

Он сел.

– Что такое?

Рэнди откинулся на спинку стула, положил локоть на колено и уставился на голубой резиновый рант своих кроссовок «Рибок».

– Я только что видел отца.

– О-о!

Восклицание вырвалось у нее от неожиданности. Она откинулась на спинку стула. Руки ее лежали на старых деревянных подлокотниках кресла, в одной она держала желтый карандаш, в другой зажала красный ластик.

– Где?

– Мы вместе примеряли смокинги.

– Разговаривали?

Рэнди плюнул на палец и стал оттирать грязь на подошве.

– Вообще-то нет.

Он потер еще.

– Он звал меня пообедать, но я отказался.

– Почему?

Рэнди оставил в покое кроссовки и поднял голову:

– Почему! Черт побери, ты знаешь почему.

– Нет, не знаю. Скажи мне. Если ты отказался и тебя это так волнует, почему же ты не пошел с ним?

– Потому что я его ненавижу.

– Это правда?

Их глаза встретились.

– Почему я должен был с ним идти?

– Потому что так поступил бы взрослый человек. Потому что так строятся взаимоотношения, так исправляются ошибки. И потому что, я думаю, тебе хотелось пойти. Но после шести лет нужно было наступить на свою гордость, а это трудно.

Рэнди взвился:

– А почему я должен наступать на эту самую гордость, если я ничего ему не сделал. Это он во всем виноват!

– Не так громко, Рэнди, – попросила она. – Внизу покупатели.

Рэнди сказал шепотом:

– Это он меня бросил. Не я его.

– Ты не прав, Рэнди, он бросил не тебя, а меня.

– А это не одно и то же?

– Нет, ему было очень больно расстаться с тобой и с Лизой. Он много раз пытался увидеться с вами, но я этого не допускала.

– Но…

– И за все годы ты ни разу меня не спросил, почему он меня бросил.

– Что ты имеешь в виду? Из-за Дарлы, конечно.

– Дарла была симптомом, не болезнью.

Скривившись, Рэнди сказал:

– Да брось, мам. Кто это тебе внушил? Он?

– Я тут устроила экзамен своей совести и поняла, что в разводе был виноват не только твой отец. Мы очень любили друг друга в свое время, ты знаешь. Когда мы только поженились, когда у нас родились вы, ну, в общем, не было семьи счастливее. Ты помнишь это время?

Рэнди сидел, как сидят на последних секундах запасные игроки баскетбольной команды, когда та проигрывает. Он уставился в пол между своими кроссовками и не отвечал.

– Ты помнишь, когда все это стало меняться?

Рэнди молчал.

– Помнишь? – мягко повторила она.

Он поднял голову:

– Нет.

– Это началось, когда я вернулась в колледж. И знаешь почему?

Рэнди молча глядел в пол и ждал.

– Потому что у меня на твоего отца вообще не оставалось времени. Я приходила домой вечером, и надо было заботиться о семье, делать все по дому, это кроме занятий. И я так погрузилась во все это, что упустила главное – взаимоотношения с твоим отцом. Я злилась на него за то, что он не помогал мне по дому, и тут он действительно виноват. Но я ни разу не попросила его по-хорошему, мы "и разу не обсудили с ним это. Вместо этого я или злобствовала, или ходила, сжав губы, и считала себя мученицей. Это стало постоянным предметом ссор. Он отказывался помогать мне, а я отказывалась попросить его об этом. Потом включились вы, но вы были еще такими маленькими и не справлялись. Все у нас шло наперекосяк. Ну, и если так было во всем доме, представляешь, что было в спальне?

Рэнди молча смотрел на мать.

– Ничего. А если в спальне ничего не происходит между мужчиной и женщиной, то это смертный приговор их отношениям как мужа и жены. И в этом была виновата я, а не твой отец… Поэтому и появилась Дарла.

Щеки Рэнди порозовели. Бесс повернула свой стул и положила локти на колени.

– Ты достаточно взрослый, чтобы услышать это, Рэнди. Ты достаточно взрослый, чтобы воспринять это как урок. Когда-нибудь ты женишься. Поначалу это будет ложе из роз, а затем начнутся банальности, и ты перестанешь делать именно те мелочи, которые были частью вашей любви вначале. Ты перестанешь говорить «доброе утро», ставить в шкаф ботинки, когда он это забудет, приносить домой его любимые напитки. Тебе в конце концов не по дороге, ты спешишь. А когда он скажет: «Давай прокатимся на велосипеде после ужина», ты ответишь «нет», потому что у тебя был тяжелый день. Он поедет один, а ты не подумаешь, что если бы поехала с ним, то и усталость была бы немножко меньше. А если он вечером задержался в душе, то ты плотнее закутываешься в одеяло и притворяешься, что давно спишь. Потому что – хочешь верь, хочешь нет – ты начинаешь считать секс обязанностью. И очень скоро ты перестаешь хвалить, а только все критикуешь. Приказываешь, а не просишь. И очень скоро твой брак распадается. – Какое-то время они молчали, затем Бесс спокойно продолжила:

– Я помню, как незадолго до того, как мы расстались, твой отец сказал мне: «Мы больше не смеемся, Бесс». И это действительно было так. Смеяться нужно, как бы ни было тяжело. Смех держит на плаву. И в общем-то когда один человек старается заставить другого смеяться, это показывает его любовь. Правда? Этим он говорит: «Я о тебе беспокоюсь, я хочу, чтобы ты был счастлив». Твой папа был тогда прав. Мы перестали смеяться.

Пружины под сиденьем издавали звук при каждом движении Бесс, и Рэнди смотрел на ее скрещенные ноги. Снизу доносилось – тт-тт-тт. Это Хидер закрывала кассу, затем она выключила лампы на фасаде и крикнула:

– Я ухожу. Я запру переднюю дверь снаружи.

– Спасибо, Хидер. Счастливого отдыха!

– Вам тоже. Пока, Рэнди!

– Пока, Хидер, – откликнулся он.

Когда она ушла, внизу стало совсем тихо. Стало еще интимнее. Лишь лампа на столе Бесс отбрасывала свет цвета бренди на ее отодвинутую работу.