— Ты видела его, мама? — спросила она. Лавиния повернулась, встревоженная тем, что Лорна не спит.

— Лорна, дорогая, как ты себя чувствуешь?

— Ты видела его?

— Нет, не видела.

— Как же так, мама? Ведь он твой внук.

— Нет, никогда. Не в том смысле, в каком ты подразумеваешь.

— Да. Во всех смыслах. Он твоя плоть и кровь, моя плоть и кровь, и я не могу бросить его.

— Лорна, ведь мы уже обо всем договорились.

— Нет, это ты сама все решила. Ты сказала мне, как все будет, но никогда не спрашивала, как хочу поступить я. Мама, сюда приезжал Йенс, чтобы увидеть меня.

— Я не желаю говорить об этом человеке!

— А я выйду за него замуж, мама.

— И это после того, что мы с отцом сделали для тебя после того, как он явился в наш дом и угрожал мне? Да как ты осмеливаешься даже говорить об этом!

— Я выйду за него замуж, — решительно повторила Лорна.

Лавиния сдержалась, чтобы не закричать, и спокойно заметила:

— А это мы еще посмотрим. И с этими словами удалилась, оставив Лорну одну.

Перед дверью кабинета матери-настоятельницы Лавиния остановилась, чтобы привести себя в порядок. Она дважды глубоко вздохнула, прижала ладони к пылающему лицу и поправила вуаль на огромной серой шелковой шляпе. Когда она постучала и вошла в кабинет, сердце все еще прыгало от негодования, но Лавиния умело скрыла свое состояние.

— Мать-настоятельница, — спокойно позвала она с порога.

— А-а, миссис Барнетт, рада видеть вас снова. Садитесь, пожалуйста.

Матери-настоятельнице было около восьмидесяти. На ее крупном лице выделялись двойной подбородок и большой нос. Проволочные дужки ее очков, казалось, впились в виски, как колючая проволока в дерево, руки были усеяны темными старческими пятнышками. Мать-настоятельница убрала ручку в подставку и уперлась костяшками пальцев в стол, словно собираясь встать.

— Прошу вас, не вставайте. — Лавиния села на один из двух стульев с обтянутыми кожей сиденьями, стоявших перед столом матери-настоятельницы положила на колени сумочку и вытащила из нее чек на десять тысяч долларов, в котором в качестве получателя был указан монастырь Святой Сесилии. Она положила чек на стол перед монахиней. — Преподобная мать, мы с мужем очень благодарны вам за прекрасный уход за нашей дочерью. Прошу вас примите это в знак признательности. Вы даже не представляете, как мы были спокойны, зная, что Лорна находится в таком месте, где может безболезненно пережить… этот неприятный момент своей жизни.

Мать-настоятельница опустила взгляд на чек и подцепила его со стола короткими ногтями.

— Благослови Господь вас обоих, — сказала она, взяв чек в руки, читая и перечитывая его. — Очень великодушно с вашей стороны.

— Благослови и вас Господь, матушка. Вы обрадуетесь, узнав, что мы нашли порядочную, верующую семью, которая заберет и вырастит ребенка.

Мать-настоятельница подняла удивленный взгляд на Лавинию.

— Я об этом не слышала. У нас тоже есть на примете семьи…

— Да. Не сомневаюсь. Но, как я сказала, все уже устроено, так что я сегодня заберу ребенка с собой.

— Сегодня? Но это слишком рано.

— Чем раньше, тем лучше. Пока его мать не успеет привязаться к нему. Я привезла с собой кормилицу, которая ожидает в гостинице в Милуоки, так что о ребенке не стоит беспокоиться.

— Простите меня, миссис Барнетт, но сестра Марл дала мне понять, что ваша дочь еще не решила, отдать или оставить сына.

Лавиния устремила на монахиню решительный взгляд.

— Девушка в таком возрасте и в таком состоянии не может принять разумное решение по такому важному вопросу, вы согласны, матушка? — Лавиния перевела взгляд на чек, выписанный на столь солидную сумму. — Я знаю, что эти деньги будут использованы на строительство нового крыла в соседнем приюте. И, должна сказать, я рада осознавать, что этому ребенку не придется жить в подобном месте.

Старая монахиня положила чек, снова уперлась костяшками пальцев в стол и поднялась.

— Я прослежу, чтобы ребенка как следует одели для поездки, и принесу его вам сюда.

И болезненной ревматической походкой вышла из, комнаты, поскрипывая правым башмаком.

— Нет, мать-настоятельница, вы не должны этого делать!

Лицо сестры Марл залилось краской, словно кровь просочилась через ее белый апостольник.

— Сестра Марл, делай, что тебе говорят?

— Но Лорна сказала мне, что хочет оставить ребенка и выйти замуж за его отца, того самого молодого человека, который приезжал навестить ее. Вы ведь помните, да?

— Все решено. Ребенок уедет с бабушкой.

— Но я не буду способствовать этому.

— Ты осмеливаешься перечить мне?

— Простите, мать-настоятельница, но это будет самый большой грех.

— Довольно, сестра?

Молодая монахиня крепко сжала губы, уставившись в плоскую, костлявую грудь матери-настоятельницы.

— Давай сюда ребенка.

Медленно опустив взгляд, сестра Марл ответила:

— Простите, мать-настоятельница, но я не могу.

— Очень хорошо. Иди к себе. Я с тобой позже поговорю.

В своей монашеской келье с белыми стенами и окном без занавески, где стояла только кровать, застеленная белым покрывалом, сестра Мэри Марл а в миру Мэри-Марлис Андерсон из О'Клэр, штат Висконсин, родившая в семнадцать лет незаконнорожденного ребенка, которого родители отняли у нее, как и у Лорны, а потом сослали ее на всю жизнь в этот монастырь, сняла с пояса четки, взяла их в правую руку и подняла глаза на простое коричневое деревянное распятие, висевшее на стене.

— Господи, прости их, — прошептала она со слезами на глазах, — потому что они сами не ведают, что творят.

Словно кающаяся грешница, она опустилась на колени, потом легла на пол, прижав лицо к холодному каменному полу и раскинув руки. И, лежа так, она тихонько молилась, выпрашивая прощение и как бы расставаясь со всеми земными болями и перенесенными страданиями.

Сестра Марл все еще лежала, когда на весь монастырь раздался крик Лорны. Он эхом отразился в пустынных коридорах. Но только этот крик был в десять раз сильнее того, который сопровождал рождение ребенка. Крик долетел до ушей восемнадцати закутанных в черные рясы девственниц, которые никогда не испытывали радости и мук деторождения, и до ушей лежащей ничком женщины, помнившей и эту радость, и эти муки.

— Не-е-е-е-ет!

Они позволили ей кричать, позволили бегать из комнаты в комнату, распахивая двери с криком:

— Где он? Где он?

Испуганные монахини прижимались к стенам, широко раскрывая глаза от ужаса. Эти монахини, выбравшие для себя спокойную жизнь, проходившую в молитвах и размышлениях, увидели, как с криком вскочившая с кровати Лорна сбила с ног мать-настоятельницу.

Сестра Мэри-Маргарет и сестра Лоуренс помогли матери-настоятельнице подняться, бормоча испуганными голосами.

— Ох, дорогая, ох, дорогая… матушка, с вами все в порядке?

Очки у старой монахини разбились, и к тому же она не могла ни согнуться, ни разогнуться.

— Остановите ее, — прошептала мать-настоятельница, когда сестрам удалось осторожно усадить ее на стул.

Однако никто не остановил Лорну. Она подбежала к комнате сестры Марл, распахнула дверь, увидела лежащую ничком монахиню и закричала:

— Где мой ребенок? Где он, поганые безбожницы? — Лорна ударила сестру Марл ногой в левое бедро, упала на колени и принялась колотить монахиню кулаками. — Господь всех вас покарает, благочестивые лицемерки! Где он?

Сестра Марл повернулась, приподнялась и успела получить три удара в лицо, прежде чем ей удалось схватить Лорну за руки.

— Прекрати!

Лорна продолжала бороться, пытаясь вырваться.

— Прекрати, Лорна, тебе станет плохо.

— Ты позволила моей матери забрать его! Черт бы вас всех побрал!

— Прекрати, я сказала! У тебя кровь идет.

Лорна внезапно обмякла в объятиях монахини, всхлипывая и сползая на пол. Они вместе опустились на колени; одна одетая в белое, другая в черное. По, ночной рубашке Лорны растеклась пурпурная струйка крови.