— Прямо на бумагу? Ты что, совсем спятил? Тогда мы уж точно оба потеряем работу! Кстати, а что там все-таки написано?

— Зачем тебе знать, что там написано? Положи сюда мороженое, и все!

— Ну, уж нет, Йенс Харкен, никогда в жизни, — твердо ответила миссис Шмитт. — Я — повар и отвечаю за все, что выносят из этой кухни, поэтому никогда в жизни ни один из этих десертов не подадут на стол с какими-то там записочками!

Он понял, что, если не расскажет ей, что написал в записке, она останется непреклонной.

— Ну ладно, это для мистера Барнетта. Я пишу ему, что знаю, как выиграть регату в следующем году.

— Ах, вот ты о чем, опять за свое: ты и твои лодки!

— Да, я не собираюсь всю жизнь оставаться кухонным мужиком. Скоро все узнают обо мне.

— О да, конечно, я тоже всю жизнь хотела выйти замуж за губернатора и стать первой леди.

— Вы достойны большего, миссис Шмитт, — промолвил Харкен. — Вы безусловно достойны большего.

Кухарка бросила на него кроткий взгляд, который он очень хорошо знал.

Когда он понял, что ничего не помогает, то уступил:

— Если это вызовет гнев, я приму огонь на себя и расскажу им всем, что я тот самый Йенс Харкен, который подложил записку в десерт, несмотря на то, что вы не позволили этого делать.

В конце концов Лавиния дернула атласную ленту, и в тот же самый момент над дверью в кухне звякнул медный колокольчик. Кухарка взглянула на него и разволновалась:

— Смотри, что ты делаешь! Одна только болтовня, а у меня еще и мороженое не готово. Иди, иди отсюда, вот возьми только первые порции и дуй что есть духу, пока они еще не растаяли!

Как только Харкен принес десерт в столовую, Лавиния бросила на него испытующий взгляд. Молодой человек являл собой пример вышколенного лакея, глядя на которого трудно было себе представить, что он мог так проштрафиться в начале ужина. Несмотря на летнюю жару, мороженое все еще сохраняло форму остроконечных куполов, венчавших каждую порцию, и подано было на стол без лишних движений. Хрустящие меренги золотистого цвета были наполнены сладкой клубникой, над которой возвышалось персиковое мороженое, покрытое тонким слоем свежих абрикосов. Поистине, присутствующим дамам не к чему было придраться.

Словно прочитав ее мысли, Сесилия Туфтс воскликнула:

— Какой изысканный десерт, Лавиния! Где же тебе удалось найти такую кухарку?

— О, она сама меня и нашла четырнадцать лет тому назад, сообразив прислать вместе с посыльным несколько тортов. С тех пор Хальда все время у нас. И хотя она последнее время частенько заговаривает о пенсии, ведь ей уже за пятьдесят, я даже не могу себе представить, что буду без нее делать!

— О, я понимаю, что вы имеете в виду. Кто-то видит в супе суп и больше ничего, а кто-то представьте себе, творит на кухне чудеса…

С другого конца стола зычный голос Гидеона прервал разговор:

— Лавиния! — Гласные в его голосе трепетали, точно паруса на ветру. — Можно тебя на минуту?

По тону его голоса Лавиния почуяла неладное, и, хотя рот ее был набит мороженым, поверх поникших роз она взглянула на мужа, который всем своим видом выражал крайнее недовольство. Изо всех сил пытаясь проглотить свежие абрикосы, Лавиния судорожно гадала, в чем же дело.

— Прямо сейчас, Гидеон?

— Да, именно.

Кровь хлынула к ее щекам, когда он резко оттолкнул кресло в сторону, и она приложила холодную салфетку к губам.

— Прошу прощения, — извинилась она перед гостями, выйдя из-за стола и направляясь за мужем в комнату для слуг.

Бог мой, столько места в доме, и нате, он выбрал комнату для слуг! Что скажут наши дамы, глядя на это! Узкая комната без окон тускло освещалась одной-единственной лампой и насквозь пропахла вареной брюссельской капустой, ведь овощи, перед тем как подавать на стол, раскладывали по блюдам именно здесь.

— Гидеон, там…

— Меня интересует, что происходит здесь, Лавиния.

— Тише, Гидеон, я и так уже полумертвая, и все из-за того, что мой собственный муж вдруг вздумал со мной поговорить в комнате для слуг посреди званого торжественного приема! Ведь у нас есть библиотека, гостиная, наконец, где мы могли…

— Я достаточно зарабатываю, чтобы содержать тебя в шелках, мороженом и двух шикарных домах! Так что же, по-твоему, я еще должен и за прислугой на кухне следить?

В его руках белела записка. Она вся была запачкана клубничным соком и прилипла к пальцам так, что не отлепилась, когда он попытался ее бросить.

— Ее засунули в мой десерт, — желчно заметил Гидеон.

Ее глаза вспыхнули.

— В твой десерт? Не может быть, Гидеон…

— Говорю тебе, в моем десерте! Я совершенно уверен, что подложил кто-то на кухне. Но кухня, прости, это уж по твоей части, Лавиния. Кто у нас отвечает за кухню?

— Я… мм… но почему, — Лавиния только беззвучно открывала рот. Наконец она выдала. — Миссис Ловик — наша домоправительница, в чьи обязанности входит нанимать слуг и на кухню, и для уборки дома.

— Она это и делает.

— Но, Гидеон…

— А за эти дела отвечает кухарка. Как, кстати, ее зовут?

— Миссис Шмитт. Ах, Боже мой, Гидеон…

Не обращая внимания на ее слова, мистер Барнетт резко направился в кухню:

— Кто бы это ни был, я вряд ли смогу поверить в то, что какая-то кухарка или экономка, нагло предлагая свою помощь, знает, как выиграть парусные гонки, а вот наш глупый «Белый Медведь», представьте себе, не знает!

Распахнув дверь кухни, он раздраженно выкрикнул:

— Миссис Шмитт! Кто здесь миссис Шмитт?

В кухне было всего четверо. Трое из них буквально замерли со страху, кроме последнего, четвертого, в которого Гидеон так и впился глазами: он оказался тем самым болваном, который недавно уронил тарелку Лавинии.

— Повторяю! Кто здесь миссис Шмитт?

— Я, сэр, — прошептала женщина с фигурой, похожей на вафельный стаканчик от мороженого, и лицом красным, как раскаленные угли в печке. Барнетт так и буравил ее взглядом:

— Так это на вашей совести, да?

Белоснежный колпак кухарки мелко задрожал, а руки нервно теребили большой белый передник.

— Нет, сэр, она здесь ни при чем. Это все я, — вступил в разговор Йенс.

Гидеон тут же переметнул взгляд на молодого человека. Но ему понадобилось почти десять секунд, чтобы взять себя в руки:

— Харкен, не так ли?

— Да, сэр.

Молодой человек не волновался и не нервничал. У него было гладкое и привлекательное лицо, голубые глаза смотрели спокойно и прямо, что в сочетании с белокурыми волосами создавало удивительно обаятельный облик.

— Вы уволены, — заявил Гидеон. — Собирайте вещи и немедленно покиньте дом.

— Хорошо. Но если вы хотите выиграть парусные гонки, то выслушайте меня…

— Нет уж, это вы будьте любезны слушать меня! — Барнетт резко пересек кухню и остановился прямо перед Харкеном. — Это мой дом, а вы в кем, милейший, просто работаете, и все. Молчите, когда я с вами разговариваю! Какое вы имели право ставить меня и мою жену в идиотское положение со своими дурацкими записочками, которые вы засовываете в мороженое, тем более в тот момент, когда мы принимаем у себя добрую половину Озера Белого Медведя! И потом, хоть у вас и дьявольское самомнение, но это уж слишком, знаете ли, давать советы мне, как выиграть парусные гонки! Надеюсь, это понятно?

— Но почему? — спокойно спросил Йенс. — Разве вы не хотите стать победителем?

Барнетт резко развернулся на сто восемьдесят градусов назад, со всего размаху толкнув Лавинию в бок:

— Миссис Шмитт, пусть он немедленно убирается отсюда, и вы за ним следом, и чтобы через час его уже здесь не было. Не беспокойтесь, жалованье за неделю вам пришлют.

Харкен с редким проворством кинулся к Гидеону и схватил его за руку:

— Мне кажется, мистер Дюваль прав. Дело не в парусах и не в распределении балласта, в сопротивлении движению яхты. Судно не должно рассекать воду. Все, что вам нужно, так это другая конфигурация носовой части. И я смогу для вас сделать новый проект.