В результате девушки распустили ей волосы, увенчав их венком из ярко-красных цветов гибискуса, натерли тело кокосовым маслом и шафрановой куркумой, надели на шею ожерелье из ракушек и длинных красивых перьев птицы босун, а бедра обернули желтой, как солнце, тапой.

Единственное, на чем настояла Эмили, так это на том, чтобы прикрыть грудь шелковой шалью. Глядя на себя в зеркало, она вспомнила свадьбу Моаны, и ей стало не по себе. Даруют ли чужие боги счастье той, которая отняла его у другой?

В это время Атеа вошел в круг своих соратников, составлявших совет племени, с украшенным резьбой жезлом в руках и в великолепном головном уборе в виде повязки красно-бело-черного цвета, увенчанной листьями пандануса и длинными переливчатыми перьями.

Подробно расспросив жрецов и старейшин о делах племени, Атеа объявил о предстоящей свадьбе и получил ответ:

— Рядом с тобой должна быть другая женщина.

— Это решаю только я.

— Ты прекрасно знаешь, что нет. Ты волен владеть любыми женщинами, но женитьба вождя должна служить интересам народа. Зачем тебе эта белая? Она чужая для нас!

— Она мне нужна, — твердо произнес Атеа.

— Ты готов поставить свою прихоть выше благополучия своего племени?

Глаза Атеа сверкнули, а губы дернулись. Подняв правую руку, он торжественно проговорил:

— Призывая богов в свидетели, я даю священную клятву в том, что никогда не променяю тех, среди кого родился и кем повелеваю, ни на какую женщину. Мои действия принесут пользу народу — со временем вы это поймете.

— Твои действия разбудили бога войны, теперь вождь Лоа — наш враг, а это очень плохо. Белым будет легче перебить нас по отдельности.

— Они не смогут нас победить, и мы не пропустим их к Тахуата. Мы заманим их к рифам, которые станут вратами смерти.

Пока вождь заседал с советом племени, десятки его подданных готовили свадебный пир. Крыли навес, а землю под ним застилали яркими циновками. Вынимали из земляных печей только что приготовленную пищу и несли туда, где должны были сидеть жених с невестой и их высокопоставленные гости, большие деревянные чаши, полные печеных плодов хлебного дерева. Клали на банановые листья зажаренные целиком свиные туши и жареную рыбу. Ставили в ряд сосуды с кокосовым молоком, соком манго и кавой.

Слыша вдали грохот барабанов, Эмили ощущала нервную дрожь. Вдобавок, желая порадовать будущую жену арики, Тефана наивно сообщила девушке о том, как сильно ей повезло:

— Многие женщины, испытавшие ласку нашего вождя, говорили, что он способен доставить своей избраннице немыслимое наслаждение.

Услыхав такое, Эмили прикусила губу.

— Значит, их было много?

— Ни одна женщина не откажется разделить ложе с вождем. К тому же по традиции многие отцы сами приводят дочерей к арики, чтобы он лишил их девственности. Это большая честь.

— Значит, и вы… тоже? — промолвила Эмили, глядя на Тефану и Киа.

Те переглянулись.

— Нет, — ответила Киа, — мы дочери жрецов; до брака нам нельзя принадлежать другому мужчине, даже если это сам вождь.

Эмили перевела дыхание. Спасибо хотя бы за то, что Атеа не назначил ей в компаньонки одну из своих бывших любовниц!

Войдя в хижину, он посмотрел на нее таким взглядом, словно весь мир лежал у его ног. Тефана и Киа немедленно вышли наружу. Эмили и Атеа остались одни.

— Я сумел их убедить, — сообщил он. — Ты станешь моей женой!

— Скажи, что любишь меня, — попросила она.

— Ты прекрасна, Эмалаи! — произнес Атеа, с восхищением глядя на алые цветы в ее белокурых волосах, на правильные и нежные черты ее прелестного лица. — Я люблю тебя!

Он надел ей на шею великолепное жемчужное ожерелье, которому позавидовала бы любая королева.

— Это мой свадебный подарок.

— Какой красивый! Спасибо.

Любуясь крупными, прозрачными, словно живыми жемчужинами, Эмили обратила внимание, что они нанизаны на какую-то странную нить.

— Это женские волосы, — пояснил Атеа, — самые прочные нити на свете.

Внезапно Эмили вспомнила, как Моана говорила о том, что в день свадьбы жених преподнесет ей прекрасное жемчужное ожерелье. Правильно ли поступил Атеа, подарив ей украшение, которое прежде предназначалось другой женщине? Не приведет ли это к несчастью?

Девушке стало не по себе, но она не решилась заговорить об этом.

Когда они явились на пир, Эмили вновь встретила неприязненные взгляды жрецов.

— Надо посадить ее на кусок белой тапы и прилюдно проверить, девственна ли она! — заявил один из них.

— Она была невинна до первой ночи со мной, я могу поклясться в этом, — невозмутимо ответил Атеа, а Эмили залилась краской.

Они уселись на небольшое возвышение в центре площадки, и пир начался.

Беспрерывно гремели барабаны — им вторила большая группа певцов. Красивые девушки и юноши исполняли ритуальные танцы. Когда по кругу пошли сосуды с кавой, жрецы и другие гости ненадолго забыли об упрямом вожде и его белой жене. Барабанный бой, пение, разговоры, веселый смех слились в сплошной гул.

Атеа взял Эмили за руку, и их пальцы переплелись. Он смотрел на гостей с гордой снисходительностью, а на нее — так, будто они были здесь только вдвоем.

Эмили сильно устала. Она не привыкла к такому шуму, ее смущали беспрестанные выкрики гостей, а движения танцоров казались бесстыдными.

Атеа вовсе не выглядел утомленным. Его глаза блестели, он двигался легко, как ветер. Полинезийцы были удивительно здоровыми людьми, не знающими ни телесных недугов, ни душевного уныния.

Когда пир закончился и они вернулись в хижину, крепкое смуглое тело Атеа обрушило на нее такие жаркие и безумные ласки, что Эмили потеряла голову. В том, что касалось телесной любви, он не ведал ни стыда, ни запретов.

Некоторые ее соотечественницы наверняка сочли бы происходящее настоящей оргией, но Эмили говорила себе, что они с Атеа чисты, потому что любят друг друга. А в том, что они не сочетались христианским браком, не было их вины.

Так началась ее жизнь на Хива-Оа. Рано утром Атеа покидал хижину, и Эмили оставалась в обществе Тефаны и Киа. Она не знала, что делал ее муж, — женщинам не разрешалось приближаться к тем местам, где собирались жрецы, старейшины и воины.

Он возвращался в самые жаркие часы, и пока солнце стояло в зените, проводил время в хижине. Отдых непременно сопровождался пылким любовным актом, после чего Атеа и Эмили засыпали в объятиях друг друга. Потом он вновь уходил и возвращался под вечер.

Они не ели вместе — на острове это было запрещено, ибо все действия вождя считались священными, а она была всего лишь женщиной. И все же Атеа во многом вел себя не так, как другие мужчины. Он пытался разделить ее мысли, он старался сделать так, чтобы она не грустила. В часы пьянящей, всепожирающей страсти он шептал, что исполнит любое ее желание, что их любовь никогда не умрет.

По вечерам они гуляли по берегу, купаясь в свете заката, глядя, как багровый свет растекается по небу, ослепительно вспыхивая, а потом медленно тает.

Атеа и Эмили шли рука об руку и разговаривали обо всем на свете. Они не всегда находили нужные слова, но все равно понимали друг друга.

Они говорили о золотой дороге, начертанной в море лучами заходящего солнца, по которой уходят души умерших. О вратах зари, открывавшей путь для юных искателей приключений. О ветрах, которые знают древнюю мудрость и шепчут вечные песни.

Легкий бриз трепал волосы Эмили, и они закрывали ее лицо золотистой вуалью. Ей было приятно ступать босыми ногами по теплому мокрому песку, она наслаждалась свободой тела от прилегавшей к нему одежды.

Разумеется, ей многого не хватало: книг, некоторых вещей, привычного общения. Тефана и Киа были веселы, исполнительны и милы, но они не могли стать настоящими подругами Эмили.

Пища на острове была поразительно однообразна. Ее готовили раз в день, после полудня, в земляной печи. По утрам обходились холодными остатками вчерашней трапезы. Мясо ели лишь по большим праздникам, вроде свадьбы Атеа и Эмили, но, похоже, никто не страдал от этого. У женщин было не так уж много работы: поскольку тапа раскисала в воде, грязную одежду не стирали, а просто выбрасывали. Посуду тоже не приходилось мыть: пищу раскладывали на банановых листьях, а ели руками.