В этом мире были только небо и море, море и небо — бесконечная голубая пустота. Казалось, барашки пены являются отражением белоснежных облаков.

Здесь было удивительно легко почувствовать, как прекрасна жизнь, ощутить полную свободу и безграничное счастье, и Эмили говорила себе, что если б она была Господом Богом, то создала бы рай именно таким, ничего не убавляя и не прибавляя.

Вечный пассат дул в полную силу, и она жадно вдыхала свежий соленый воздух. Девушка редко покидала палубу «Дидоны», торговой шхуны, державшей курс к берегам Французской Полинезии[1]. Взятый в дорогу дневник, куда она собиралась записывать свои впечатления, лежал в сундуке, ибо грудь распирали чувства, которые невозможно выразить словами.

Отец Эмили, Рене Марен, член Французского географического общества, неутомимый исследователь южных морей, уже побывал здесь около года назад и провел несколько месяцев в племени на-ики, живущем на одном из Маркизских островов[2].

Едва ли он взял бы дочь в столь далекое путешествие, но в последнее время Эмили сильно замкнулась в себе; единственными спутниками ее жизни были книги, и она почти не покидала домашней библиотеки, где могла найти любой том даже с закрытыми глазами.

Рене видел, что его дочь ведет себя не так, как другие девушки. Выросшая без матери, Эмили с детства была предоставлена самой себе и часами пребывала в своем внутреннем мире.

Рене волновала ее неустроенность. Они не заговаривали об этом; хотя если прежде, размышляя о замужестве, Эмили чувствовала себя мышью, чудом избежавшей мышеловки, то теперь затянувшееся девичество вызывало у нее тревогу.

Рене не знал, как спасти положение. Если б они были богаты… Но бесконечные потрясения, терзавшие Францию почти полвека, оставили от его накоплений лишь какие-то крохи. К тому же он слишком много тратил на путешествия и книги.

Единственное, что он мог предложить своей дочери, так это смену впечатлений. Рене казалось, что мир, где не ощущается никаких границ, поможет Эмили открыть в себе что-то новое и как-то изменит ее жизнь.

А у нее сквозь восторженное ликование пробивались мысли о том, что на населенном дикарями острове она будет так же одинока, как и в Париже.

Словно угадав, о чем она думает, отец сказал:

— Дочь вождя племени может стать твоей подругой.

Дикарка, не прочитавшая ни одной книги? Эмили посмотрела на Рене с недоумением, и тот пояснил:

— Это очень умная и любознательная девушка. К тому же Моана знает французский: она посещала школу, которую организовали наши миссионеры.

— Моана? Но ведь так туземцы называют океан! — Последние месяцы Эмили усиленно учила язык маркизцев по составленному отцом словарю.

— Да. В какую бы сторону ни глядел туземец со своего острова, он всегда видит только Моану, прекрасный, изменчивый и вместе с тем вечный океан с женским именем.

— Эта девушка — христианка?

— Им трудно понять нашу веру, — уклончиво произнес Рене.

— Да, с ними не соскучишься! — подхватил подошедший к ним капитан «Дидоны». — Помню, как они смеялись, когда священник рассказывал им про Господа: «Как же ваш Бог мог иметь Сына, если у него никогда не было жены!».

— Во всем виноваты тропики, этот земной рай, где нет понятия о грехе, — сказал Рене.

Вскоре на горизонте стали появляться одетые зеленью скалистые острова. Облака цеплялись за вершины гор, а прибой окаймлял берега, словно кружевное жабо.

— Может, все же взять курс на Нуку-Хива? — спросил капитан. — Там, по крайней мере, есть гарнизон.

— Нет-нет. На Нуку-Хива слишком много французов. Мы высадимся на Тахуата.

— Вы уверены, что вам ничего не угрожает? Что этим дикарям не придет в голову скажем… пообедать своими гостями?

Рене рассмеялся.

— Арики, то есть вождь племени на-ики, — мой давний друг. Поверьте, нас никто не тронет. О, кажется, нас заметили!

Эмили увидела группу идущих по берегу людей: ее внимание привлекли яркие женские украшения и бронзовые торсы мужчин. Она знала, что отец припас для островитян незатейливые подарки; что касается ее, то она взяла с собой много душистого мыла и все известные ей лекарства от расстройства желудка и кожных болезней.

— Не правда ли красавцы? — сказал Рене, разглядывая гибкие, блестящие, натертые кокосовым маслом тела островитян, а капитан с усмешкой ответил:

— До прихода европейцев эти «красавцы» даже не знали, что такое колесо!

— Колеса нужны там, где есть дороги. Полинезийцы же передвигаются только на лодках. Даже сражаться предпочитают на море.

— Они часто воюют?

— Не очень. Туземцы безразличны к захвату чужих территорий. Иное дело, если задета гордость племени.

— На Нуку-Хива есть удобная гавань, Танохое, а здесь не знаешь, где пристать, — проворчал капитан.

Судно бросило якорь по внешнюю сторону рифа, и путешественники спустились в шлюпки.

— Через три месяца, мсье Марен? — уточнил капитан, отдавая распоряжения матросам.

— Да, — подтвердил Рене, — через три месяца.

— Желаю удачи! Особенно вам, мадемуазель Эмили.

— Спасибо, — ответила девушка.

Вода у берега была такой же зеленой, как и пышная растительность Тахуата, достойная лучших оранжерей мира.

Эмили осторожно ступила на сушу. Белый сухой песок, мелкие камни, обломки кораллов, торчащие там и сям, похожие на обглоданные кости мертвые ветви без листвы и коры.

В туфли тут же набился песок; к тому же Эмили страдала от жары: плотный слой ткани не давал коже дышать, а корсет впивался в ребра.

Вождю племени она бы дала лет пятьдесят. Его руки покрывали сложные татуировки, великолепный головной убор был увенчан яркими цветами и пышными перьями. В одной руке Лоа держал изящный веер из искусно сплетенных листьев пандануса с красивой резной рукояткой, а в другой — длинный жезл, украшенный человеческими волосами.

Эмили с опаской подумала о том, не сняты ли они с головы врага?

Вождь церемонно приветствовал Рене, тогда как стоявшая рядом с ним девушка с открытой улыбкой шагнула навстречу Эмили.

У Моаны была кожа цвета старого меда, ее крупные зубы сверкали на солнце, а глаза были очень черными и глубокими. Цветочная гирлянда едва прикрывала полную грудь, а сквозь разрезы на юбке виднелись стройные ноги.

Эмили гордилась своими волосами, но их густота не шла ни в какое сравнение с роскошной волнистой гривой, какой обладала Моана.

Решив блеснуть своими познаниями, Эмили произнесла приветствие на маркизском, и туземка звонко расхохоталась.

— Ты перепутала гласные, потому получилось совершенно другое слово, — пояснил отец смущенной дочери.

Большинство слов маркизского языка в самом деле в основном состояло из гласных, отчего крайне трудно запоминались.

— Моана, — представилась дочь вождя.

— Меня зовут Эмили.

— Эмалаи! — воскликнула туземка, переиначив услышанное на полинезийский манер. — Какое красивое имя!

Взяв девушку за руку, Моана потянула ее за собой. От нее исходило ощущение какой-то странной, властной, но не угрожающей, а скорее успокаивающей силы.

Эмили оглянулась на отца, и он ободряюще улыбнулся дочери, после чего завел с вождем серьезный мужской разговор.

Дорог и вправду не было: лишь узкая тропинка вилась меж могучих стволов. Вглубь острова уходили изумрудные дебри; Эмили ощущала острый запах свежей зелени и земли.

Туземцы привели путешественников в деревню. В лучах полуденного солнца желтые бамбуковые хижины казались золотыми. Рядом с огромными деревьями они выглядели как кукольные домики, однако внутри можно было выпрямиться во весь рост.

Моана что-то быстро произнесла, и Рене перевел: