До конца произвольной программы остается меньше минуты. Делаю последнее вращение, подъезжаю к судьям, показываю на них и говорю в камеру: «Все!»

Я сделал это — я выиграл Олимпиаду! Я сделал все, что мог, и оказался на голову выше своих соперников.

Наконец-то я добился того, к чему стремился всю мою жизнь с того дня, когда впервые встал на коньки. Двадцать лет изматывающих тренировок, прыжков и вращений. И все ради того, чтобы однажды на несколько минут подняться на первую ступень олимпийского пьедестала.

Я шел к этой победе через травмы и дедовщину, через множество соревнований, в которых побеждал и проигрывал, через неустроенность и нищету, через страдания и лишения моих близких. И вот олимпийское золото, круглая медаль весом 750 граммов, у меня в руках…

На Олимпиаду я приехал в идеальной форме.

Выхожу на лед, чтобы откатать короткую программу и в какой-то момент, на предпоследнем прыжке, вдруг чувствую: еще мгновение — и я упаду. И тут происходит нечто странное: мне кажется, будто чья-то сильная и уверенная рука поддерживает под локоть и не дает мне поскользнуться.

Короткую программу я откатал безукоризненно, сделал все, что было задумано. Когда музыка закончилась и судьи выставили оценки, я понял, что по этой программе соперники меня не догонят. От своих конкурентов я оторвался на десять баллов, а это серьезная цифра.

Поэтому на произвольную программу я выходил спокойным. Где-то в глубине души осталось облако легкого волнения — ошибаться нельзя, особенно на сложных элементах. «Женя, соберись!» — сказал я себе.

И снова повторилась та же история. Я точно знаю, что на четверном прыжке должен был упасть. Но в последний момент вновь почувствовал, будто кто-то поддержал меня и помог сохранить равновесие.

До сих пор не могу понять, что это было. Крыло ангела-хранителя?.. Не знаю…

Когда во время выступления я сделал последний сложный элемент, вдруг понял: теперь осталось просто докататься. Я уже чувствовал, знал, что выиграл эту Олимпиаду.

Надо было дождаться оценок, но в тот момент я уже не сомневался, что мне поставят самые высокие баллы. Иначе просто быть не могло.

В Турине все складывалось удачно: на жеребьевке мне выпало кататься впереди моих основных соперников. А это всегда хороший знак. Мне нужно было с самого начала как можно выше поднять планку, чтобы никто не дотянулся, и тогда меня уже никто не смог бы обойти.

Сидя после выступления на скамейке, я не чувствовал ничего, кроме опустошения. Было такое ощущение, будто после трудного дня, при сильной физической усталости я выпил бокал вина — меня словно повело. Я смотрел на оценки и никакой радости от победы не чувствовал. Я не чувствовал ни-че-го. Внутри была пустота, выжженная пустыня.

Словно на автомате пошел в раздевалку. Потом досматривал выступления своих соперников. Понимал, что досмотреть надо. А сам почти ничего не видел. Я стоял и думал: все-таки не зря я в спорте, не зря преодолевал трудности, не зря получал травмы.

Уже на пьедестале, когда подняли Российский флаг, когда зазвучал наш гимн, по телу побежали мурашки. Но адреналина не было, только усталость. Правда, усталость не совсем обычная, приятная.

Я отдал все свои силы, эмоции, всю свою энергию этой программе, зрителям и судьям. Крикнув «Все!» на последних тактах музыки, я выплеснул, кажется, последние сгустки своей энергии.

Потом я узнал, что за тысячи километров от итальянского города Турина, в моем загородном доме эту же фразу в это же самое время сказала моя мама.

В моей семье есть такая традиция: родные никогда не смотрят на меня в прямом эфире. Тем более если я выступаю на ответственных соревнованиях. А тут — Олимпиада, куда я ехал только за победой.

Мама включила телевизор и поставила на запись. Вся моя семья — родители, сестра и племянница — ушли в соседнюю комнату. Они смотрели другую программу и говорили о чем угодно, только не о моем выступлении. Все ждали звонка. Мама переживала страшно, она как никто другой понимала, насколько важна для меня эта Олимпиада. И когда домой позвонили и сказали, что я только что откатал произвольную программу, что все хорошо, мама выдохнула: «Все!» Это слово мы сказали с ней, должно быть, в унисон.

До сих пор жалею, что не сохранились мои первые коньки.

Они достались мне совершенно случайно. Мама пошла в магазин и взяла меня с собой. Мы встретили нашу знакомую и ее маленькую дочку. Девочка рыдала.

— Таня, ты представляешь, с таким трудом нам удалось купить коньки, доставали их через московских знакомых! А дочка ни в какую кататься не хочет.

— Там холодно и больно! — Девочка заливалась слезами. — Я все время падаю!

— Давай тогда Жене твои коньки подарим! — совершенно неожиданно предложила женщина.

— Давай! — Девочка сразу же перестала плакать.

— Ну что ж, я прямо сейчас и отдам Жене коньки. — Мама девочки надеялась, что ее дочь передумает.

Но та стояла на своем:

— Отдавай! Я не буду кататься.

Тогда женщина взяла у девочки коньки и повесила их мне на шею. Вот такая судьба.

Не исключено, что, если бы не эта встреча, родителям и в голову бы не пришло отвести меня в секцию фигурного катания.

Когда мы вернулись домой, я надел свои конечки, мама зашнуровала мне ботинки, и мы вышли на улицу. Я, счастливый, аккуратно ступал по хрустящему снегу, стараясь не упасть.

А в это время бывшая хозяйка коньков возвращалась домой, снова увидела нас:

— Вы почему по снегу катаетесь?

— А где же нам кататься? — удивилась мама.

— Езжайте во Дворец спорта, там есть секция фигурного катания. Мальчиков берут сразу, они нарасхват.

И мы поехали. Я стоял возле бортика и во все глаза смотрел, как катаются дети. Они скользили, падали, вставали и делали на льду какие-то фигуры. Самые простые, конечно, но это было так здорово! Мне тоже захотелось кататься.

— Хочу стать хоккеистом! — заявил я маме. В четыре года я был убежден, что только хоккеисты катаются на коньках.

Во Дворец спорта мама привела не только меня, но и мою старшую сестру Лену, которой тогда было девять лет.

Тренер Татьяна Николаевна Скала посмотрела на Лену:

— Эта девочка уже большая, она переросла фигурное катание, — затем посмотрела на меня: — А вот эту девочку я возьму.

— Какая я вам девочка! — возмутился я. — Я мальчик!

— Тогда тем более берем! Коньки есть? Приходите в понедельник.

В четыре года я действительно больше походил на девочку: волосы длинные, глаза большие, а нос, наоборот, тогда еще был маленьким. С виду — такая маленькая, худенькая, миловидная девочка, а на самом деле — настоящий боец!

Я был очень гибким. Еще до появления в моей жизни коньков с удовольствием кувыркался, сворачивался в клубок. Родители смотрели на меня и смеялись:

— Женя, ты у нас пластилиновый!

Тренер тоже сразу это заметила:

— Знаете, ваш мальчик очень гибкий, — сказала она маме. — У нас нужно садиться на шпагаты, мостик делать, рыбку. Вот придете на следующий урок, посмотрите, как мы тянемся.

Нам показали, как правильно тянуться. И мама принялась за дело. Тянула она не только меня, но и мою сестру. Правда, Лена очень быстро поняла, что это больно, и решила, что ей шпагат точно не нужен.

Больно было до слез. Пока мама меня тянула, у меня несколько раз случались истерики, я хохотал и плакал одновременно.

— Мама! Что ты делаешь? Мне же больно!

— Еще немножко потерпи, и больно больше не будет, — уговаривала мама и продолжала меня растягивать.