— Вот, послушай, морэ, — говорил Леший, — какие в старину события бывали.
И Пихта замирал в предчувствии нового, неизвестного ему сказания.
— Значит, было это так, — продолжал Леший. — В одной деревне на самом краю в покосившемся домике возле колодца жила старая цыганка-богомолка. Боялись деревенские ее, как огня. Ведьмой считали. А колодец так и прозвали — нечистым.
Никто из него воду не брал. И к богомолке никто не ходил, да и как зайдешь к ней, если она никого даже близко к себе не подпускала. В доме у старой цыганки ничего не было: одна печка, табуретка и — все. И только иконы по всем стенам развешаны, кругом лампады горят. Прямо-таки сияют иконы.
И зимой и летом ходила старуха в рваной телогрейке, перевязанной веревкой, а за поясом у нее болтался топор. На голове же всегда был повязан черный платок, из-под которого выбивались клочья седых волос.
Когда уходила старуха из своей избы, дверь не запирала, только подопрет ее поленом и идет в лес за дровами.
Как-то раз, узнав, что старуха ушла из дому, две любопытные цыганки решили зайти в избу, чтобы узнать, как она живет.
Скрипнула дверь, и жутко и неприятно стало на сердце у цыганок. Заходят и видят: кругом кошки разной масти сидят. Сколько их — не сосчитать! Едва переступили порог цыганки, начали кошки прыгать да мяукать, словно старуху на помощь звали. А летом было дело, жара. Солнце уже к закату клонится. Как ударили лучи через приоткрытую дверь на иконы, и почудилось цыганкам, будто ожили иконы. Святые все ожили. Дыбом встали волосы у цыганок, испугались они этого чуда, а еще больше испугались того, что может старуха вернуться, что увидит она их и проклянет. В страхе выбежали цыганки из избы богомолки и только с крыльца спустились, как навстречу им старуха идет. Брови у нее нависли, глаза злые-презлые, а сама про себя что-то бормочет. И видят цыганки, что глаза у нее все меняются и меняются: то одного цвета, то другого. Совсем ноги у цыганок к земле приросли.
«Бабушка, миленькая, бабушка, миленькая», — залопотали они, а старуха подходит ближе и говорит:
«Не бойтесь, я вас не трону. Только вот что: завтра утром позовите ко мне цыган, дело у меня к ним есть…»
Пришли цыгане утром ко двору богомолки. Сняли шапки и ждут, а самим боязно. Вышла на крыльцо старуха и говорит:
«В колодце моем крест святой спрятан. Старая я стала, а мне надо крест этот из колодца достать. Поможете?»
Кинулись цыгане к колодцу, заглянули в него, и впрямь — крест каменный на дне лежит. Обвязали они крест веревками и давай тащить. Сколько ни тащили, ничего не выходит. А старуха стоит и смеется:
«Нет, миленькие, так у вас ничего не выйдет. Отойдите все от колодца!»
Отошли цыгане и встали в стороне. А старуха подошла к колодцу и что-то прошептала. А потом вернулась к цыганам, отобрала из них троих парней и говорит им:
«Вот вы идите и берите крест!»
Подошли эти трое цыган к колодцу и мигом вытащили крест. Был он легоньким, как перышко. Положили цыгане крест на телегу и отвезли его к старухе на задворки.
«Только, — говорит старуха, — крест лицом к лесу поставьте».
Так цыгане и сделали. А старуха снова:
«Завтра рано утром встаньте, помойтесь в росной воде и приходите загородку делать».
Выстроили цыгане часовню. Повесила в ней старуха лампадку да полотенце чистое.
«От этого креста, — предупредила старуха, — чтобы никто из вас ничего не брал, ни одного камушка. Молиться — молитесь, кто чистый, кто достойный. Недостойного к себе сам крест не допустит!»
Недолго после этого жила старуха, а когда померла — похоронили ее в той часовне. И по сей день горит лампадка там в любую непогоду. Пытались злые люди крест тот похитить, да только с места его сдвинуть не смогли. Говорят, что погибли они после этого лютой смертью…
Леший усмехнулся и добавил, внимательно взглянув на Пихту:
— Я и сам видел этот крест.
— Знаешь что, — ответил ему Пихта, — может быть, город меня испортил, но я что-то не очень верю во все эти чудеса.
— Как знаешь, морэ, как знаешь, — загадочно произнес Леший.
Он с радостью общался с Пихтой. В какой-то мере тот как бы взял на себя роль Розы. Леший не только рассказывал сказки, видя в этом повторение своей жизни, но и воскрешал тех, кто погиб на его глазах, и если бы Леший мог до конца разобраться в себе, исполнить свой долг перед ними, дав им новую, вечную жизнь, он, не задумываясь ни на минуту, сделал бы это.
Пихта записывал все: и о том, как предки Лешего ушли из Испании, и о том, какими замечательными кузнецами и ювелирами они были, и о том, какой смелостью и силой обладали они, и о трагической гибели цыганского рода.
В пересказе Лешего все это превращалось в легенду, а сказки частенько становились самыми обычными бытовыми рассказами. Особенно покорила Пихту одна легенда о любви, для которой не было преград. В ней Леший так поведал о чистоте и благородстве, о любви, не замутненной перенесенными страданиями и человеческой ложью и завистью, что Пихта чуть не заплакал.
— Вот, скажу я тебе, морэ, так, значит, было это все. — Леший вздохнул и на минуту задумался, а потом продолжил: — Давно это было. Стояли мы тогда у моря. И никого вокруг не было, кроме хижины старого рыбака, который жил со своей дочерью, такой красивой, что и среди цыганок такую редко встретишь. И вот, скажу я тебе, один парень цыганский влюбился в дочь старика. Прямо с ума сходил. Это же надо такому случиться?! Да и она на него поглядывала. И захотел молодой цыган оставить табор и рыбаком стать, чтобы с девушкой той не разлучаться. Но цыгане, сам знаешь, как к этому отнеслись. Ни в какую. Играть — играй, а чтобы в табор привести чужую или из табора уйти — ни за что. Раньше строго было с нашим законом. Чего только ни придумывали цыгане, чтобы их разлучить, — ничего не помогало. А старик, рыбак этот, обезумел просто и до того дошел, что дочь свою однажды убил, лишь бы она с цыганом своей судьбы не связала. С той поры стал молодой цыган словно бы не в себе. Пропадает из табора, и по неделям его найти не могут. Дело забросил, ни на кого не смотрит. Стали приглядывать за ним цыгане. И вот однажды видят, как он пробирается лесом, растущим в горах возле моря. Пошли за ним следом. Тропинка вывела их на поляну. Эта поляна была необычной, красноватые отблески костров, словно цветы, выбивались на поверхность. А прямо над поляной повис багровый диск солнца. И взмолился молодой цыган, упав на колени, и протянул руки к солнцу:
«Розмар ману кхам! (Разбей меня, солнце!) Почему я должен слепо делать то, в чем другие ошибаются? Почему погибла моя любимая, разве она в чем-нибудь провинилась перед людьми? Я убью ее отца».
Цыгане затаили дыхание и вдруг услышали, как отвечает солнце молодому цыгану:
«Не бери греха на душу свою, прости людей, разве они понимают в слепоте своей, что такое любовь и красота? Я дам тебе камень солнца, никогда не расставайся с ним. Посмотришь на него — и увидишь ту, которую любишь».
И солнце сбросило цыгану камень, похожий на семицветную пирамиду. Взял этот камень цыган, вгляделся в него, и перед ним предстало лицо той, которую он любил.
Не выдержали цыгане, выскочили на поляну, хотели отнять у юноши этот камень, но он бросился с ним в море. Вот так и погибли они оба, не покорившись людскому злу…
— Красивая легенда, — вздохнул Пихта, — но скажи, Леший, ты многое от себя досказал?
— Чудак ты, Пихта, конечно, жизнь у нас попроще, чем в сказках, но в ней тоже много чудес случается. Вот и однажды, знаешь ли, жили оседлые цыгане. И у одного отца с матерью было три сына, а у каждого сына по жене, а сколько было детей — Бог ведает, не о них речь. Короче тебе сказать, Пихта, из всех трех невесток больше всего любила свекровь младшую: та самой покорной и самой ласковой была.
И вот случилось однажды такое горе: заснула вечером свекровь, а наутро не проснулась. Плачут в доме, к похоронам готовятся. Одели старуху в покойницкую одежду, гроб сделали, монахиню вызвали — псалтырь читать, все, как полагается. День проходит, другой, на третий замечает монахиня, что покойница вроде бы как шевелится. Испугалась монахиня и цыганам закричала:
