— Травишь комаров? — спросил Раджо.

Артур улыбнулся:

— Им все нипочем. Привыкли.

— Пустишь поспать?

— Ложись на диван. А я еще посижу. Может, чайку тебе заварить?.. Вижу, прическу ты поменял. Молодеешь, морэ. Снял бы и усы.

— Забегался я, — сказал Раджо. — Я брошу кости, прости. Ноги гудят, и голова, как котел.

Едва коснувшись подушки, он отключился.

…Утром они пили кофе, Артур зевал после ночи без сна.

— Ты, морэ, теперь мне как брат, — сказал Раджо. — Больше нет у меня никого на всем белом свете. Верю, что не продашь.

— Я бы тебя приютил, — сказал Артур, — да у меня, сам знаешь, опасно. Кто попало тут толчется… — Он снова зевнул. — Извини, и я немного посплю.

— Кемарь, Артурыч. Я разберусь. Сгоняю в одно местечко и позвоню тебе к вечеру. Будешь один, подгребу. У меня есть вопросы.

— Какого рода? — спросил через силу Артур. Зевота его одолела.

— Да о цыганах, Артурыч. Не досказал ты.

— Меня не переслушаешь, я неделю могу говорить.

— Ладно. Пошел я. Сумку возьму, ты не против?

Прихватив спортивную сумку, Раджо исчез, а Артур на кухне вычистил, вымыл пепельницу под неодобрительным взглядом бабки-соседки.

— Эко накурился, как только жив… — проворчала она.

Артур не стал разбирать постель, а завалился, как пьяный, и мертво уснул. Снов не видел. Никто его не тревожил, а перед вечером его поднял настойчивый телефонный звонок. Это Раджо…

— Я жду тебя, — сказал Артур. — Заночуешь, морэ, надеюсь, не потревожат.

Раджо, войдя, раскрыл сумку, вынул оттуда импортную магнитолу и осторожно поставил на стол, а к ней выложил и десяток кассет фирмы «Сони».

— Держи на память, Артурыч.

Артура подбросило.

— Раджо, где взял? Ты знаешь…

Раджо, супясь, перебил:

— Я не баклан[84], не подставлю. Взял, как фраер, за бабки в Таганском универмаге; вот ксивы[85]: паспорт, гарантия, чек — что еще?.. Включай, слушай музыку и пиши на кассеты нашу историю. Тебе для работы.

Артур и слов не нашел, он растрогался так, что увлажнились глаза. Он мечтал о таком. Он обнял Раджо, поцеловал. И тот как будто раскис.

Впрочем, выяснилось, что оба — голодные. А Раджо принес и еду: белый и черный хлеб, твердую колбасу, красную рыбу, нарезанную ломтиками. И лимон, и коньяк, и два пучка зелени, купленной на углу.

Они устроили пир и обмыли магнитолу. Артур заправил кассету с пленкой на девяносто минут.

Он говорил, а Раджо слушал о том, как цыгане, прикочевав в Европу, с собой принесли технологию бронзы. И не Атлантида ли их прародина?.. И о цыганских отрядах — лаях, груженных всяким скарбом, о скакунах арабских кровей, носивших цыганских «герцогов», «королей» и «баронов», названных этими титулами по европейскому образцу. Вожаки цыган с головы до ног были в золоте, а таборный люд — полуголые, полуголодные рома… Церковь преследовала цыган — солнцепоклонников, обреченных Господом вечно бродяжничать… Ну, и все прочее.

Артур говорил, Раджо слушал, а в магнитоле крутилась лента в режиме «Play» и «Record». Это значило: запись идет.

Временами Артур умолкал, и они выпивали по стопочке, прокручивали пленку назад, и оба слушали, как получается. Оба балдели от удовольствия. Артуру нравился собственный голос. Но он бы себя не узнал, если б услышал со стороны… А Раджо лучился улыбками.

Идти было некуда, а главное — не хотелось. Оставив Артура, Раджо полдня бродил по стройплощадкам в Замоскворечье и присмотрел себе логово на Ордынке, в доме, давно предназначенном к сносу. Жильцы выехали со всех этажей; газ, электричество и вода были отключены, а лестничные пролеты захламлены.

Но вроде бомжи еще не освоили это строение. В дыры оконных проемов ветер вдувал больные, жухлые листья отживших век тополей. Было еще тепло, но осень близилась.

Раджо набрал газет, нашелся рваный матрац… Можно спать. К комфорту он не привык, а теперь ему стало и безразлично, где бросить кости. Лишь бы не трогали, не вязались к нему. Ослабла душа, и никаких мыслей не было… Кроме одной: не подставить Артура. Каким-то образом в подсознании Раджо теперь в одного человека соединились Кнут со своей гитарой и Артурыч, захлебывающийся своими певучими лекциями. Добрую половину их Раджо, ясное дело, не мог воспринять, но они звучали как музыка в Домском соборе, в Риге. Там Раджо как-то спасался от опера, по-собачьи взявшего его след на вокзале… Было что вспомнить. А ветерок заносил в дыру мусор.

Раджо без интереса и с отвращением хлебнул водки из горла бутылки, запил баночным пивом «Хольстен» и зажевал колбасой.

Лег на газеты.

…Осень. Багровые листья кленов летят по бульвару. Навстречу женщина в белой хламиде. Плывет по аллее — бесплотная, призрак, только глазищи горят. Наваждение, знает Раджо, свистни — и нет ее. Но он не может, губы не слушаются… Перекреститься… Рука тяжелая, не поднять. «Раджо, тебе пора», — говорит она строго, как в церкви. И близится на ветру. Красивая… Это артистка, которую Нож зарезал в Малаховке, как овцу. Мальчишки с ней нет, мальчишка в раю, перебирает желтые яблоки, падающие к его ногам, обутым в белые кроссовки. Крылышки у него за спиной — вот дела! Артистка с Викой — одно лицо. Двойняшки они, понял Раджо. Обе они — парны и простили его. Только они и знают, что не хотел он им делать зло. Кнут идет по дороге с гитарой, поет свою песню:

Раджо ясно, что тень — это Вика-парны. И теперь эта тень — его, она не отлипнет. А баба в белом, что ходит вокруг — сама Пиковая Дама. «Ты что — моя смерть?» — спрашивает он, потому что надо точно знать, что к чему. «Пошел ты… — смеется женщина, раздувая юбки, как цыгануха на сцене. — Поговори у меня! Твой выход…»

Раджо очнулся. Ночь была лунная. Да и фонарь светил на ободранные обои. Светло было так, что хоть газеты читай. Раджо взял сигарету, зажег. Во дворе хрипло взвыли коты.

Раджо обулся, встряхнул непривычно легкой, обстриженной головой, взял куртку. ТТ передвинул за спину по ремню. Он привык ходить с этой тяжелой пушкой. Куртка просторная, под ней не видать… Перо^[86] в чехольчике, в подбортовке. Пусть кто попробует прихватить его. Ночью Раджо хозяин.

Он тихо сошел во двор и угодил в середину визжащей своры собак. Одна рванула его штаны, другая молча бросилась к горлу. Ученая, вероятно.

Раджо перехватил прыжок, выставив финку. Плохо учили этого пса: напоролся и рухнул, а зубы схватили воздух, кровь брызнула Раджо на рукава… Собаки отпрянули.

Унимая дрожь, Раджо вышел на улицу, исчерченную лунными тенями.

Звонок поднял Артура с постели. Накинув халат, он открыл Раджо. Сразу увидел рваные джинсы и полосы крови на куртке.

— Это собачья кровь, морэ, не думай, — сказал ему Раджо с порога. — Кинулись псы. Да попали на волка. Пахнет-то от меня человеком.

Во сне он всхлипывал и причмокивал.

Прости нас, цыган, Сара Кали…

Раджо еще крепко спал, когда появился барон. Артур подумал, что день начинается интересно.

Старуха соседка убыла к своей дочке на дачу. А больше в квартире нет никого. Артур громко поприветствовал барона в коридоре, рассчитывая, что Раджо услышит.

— Не помешал тебе, морэ? — спросил барон, приостанавливаясь. — Наши тебя не трогают?

— Что ты, дадо…

— Как знать! Их гнев обуял.

И тут же в дверь застучали и зазвонили, как по тревоге.

— Сам открою, — сказал барон, сдвинув лохматые брови.

Он отщелкнул замок. На лестничной площадке стояли таборные цыгане в начищенных до блеска сапогах, цветных рубахах навыпуск и пиджаках, наброшенных на могучие плечи.