Граф немедля выдернул из своего большого лопатника^[53] ровно три сотни баксов, шлепнул на влажный стол: «Держи, морэ. Отдашь, когда будут!» «Заработаю, — сказал Нож, — будь спокоен». У Графа уже на него досье тогда было, знал: Нож с азартом ходит и на мокрые дела.

После Граф двое суток таскал Ножа за собой по кабакам, от гостиницы «Советской» до «Невы» и «Арагви», оттуда — по частным квартирам гадже, и Нож восхищался: «Вот ром! Настоящий!» Денег Граф не считал.

В конце загула они оказались на хате у женщин, украшенных кольцами и ожерельями, как новогодние елки. Тут Нож как будто в клетку попал, почуял: дело не просто. Граф себя вел как артист цыганского театра. Он давил понт^[54] и сказал о Ноже: «Телохранитель мой, не обидьте…» Проснулся Нож рядом с коротко стриженной парны. За ночь она его обессилила, высосала… Улучив момент, Граф тихо бросил Ножу: «Кое-что есть, пригляделся, морэ?» Ушли от баб, и Граф уточнил: «Вечером увезу этих млех^[55] в валютный кабак, а ты поработай — верное дело. Будет зеленый свет. Ключи у меня. Держи! Подломишь[56] хату, и я тебя две недели не знаю. Не напортачишь?» — «Что ты!» — «А наховирку[57] сдашь мне». — «Не сгорим?» — «И не мысли, морэ, надежно…»

Нож вздрогнул, снова вникая в гвалт.

— Толковищу^[58] заделаем?

— Псих ты. В крови искупают.

— А мы не видали крови, ромалэ?

— Это цыгане, не гадже…

— О чем базар, ромалэ? — Это Граф появился, на этот раз в куртке и джинсах, красивый, как гангстер в американском кино.

— Где ты был, морэ? — кинулся к нему Нож.

— Никак, ты соскучился, — ухмыльнулся Граф. — Не горюй, вот и я… Миша, — сказал он без паузы, обратившись к цыгану, недавно пришедшему в город из табора, — на тебя вся надежда. Парламентером пойдешь к братьям Кнута. Скажешь, что кодла тебя прислала. Мол, облажались, ошиблись. Любые деньги дадим, все искупим. Ты — закоренный ром, тебе поверят, дашь клятву.

— На смерть меня посылаешь? — вскинулся Миша. — Пускай идет Нож, это его работа.

— Ножа уделают сразу, рта не успеет раскрыть. Ты пойдешь, я сказал!.. А к барону я сам покапаю. Понятно, орлы?

— Уработают нас, — сказал Миша.

— Не бойся, все будет шукар, ты меня знаешь.

— Пусть Раджо идет.

— А где он? Ему магэрдо объявили, кто его будет слушать!

— Говорят, он живет у лубны^[59].

— Вот кого надо мочить, — вдруг озлобился Нож.

— Ну-ну, морэ, бабу эту не тронь… — осадил его Граф и пошел восвояси с двумя амбалами, бывшими возле него в последние дни неотлучно.

В подъезде передовой охранник замешкался. Граф шагнул первым и тут же нарвался на Анжелу. Она по-бабьи ударила его сбоку ножом. Удар пришелся в плечо. Амбалы взяли Анжелу в тиски. Граф морщился — больно.

— Пришью эту суку! — бросил телохранитель, вывернув руку Анжелы до хруста.

Она изогнулась, обвисла, как кукла.

— Отставить! — бешено крикнул Граф и вдруг добавил тихо и с чувством: — Пусти ее, морэ, руку ей испортишь. Она права. Настоящая цыгануха. Все бы такие были.

У охранника челюсть отвисла от удивления, а Граф смиренно сказал Анжеле:

— Я не хотел его смерти, просил попугать. А Нож не понял. Я не велел, видит Дэвла. Не ходи за мной, не ищи, тошно и без тебя. Иначе… знаешь, что будет.

Трое сели в машину, машина взяла резко с места. Анжела стояла оплеванная и ненавидящая. С утра в этот день сердце ее неистово колотилось, она повторяла последнюю песню Кнута. И эта песня вдруг загремела набатом:

…Раджо всегда сторонился стаи или ходил вожаком. Он был удачлив. А угодил в западню, связавшись с Ножом и Графом. Нож оказался убийцей, Граф — пауком, с какими Раджо сроду не знался.

Но Раджо сам влез в его паутину, когда случилось дело в Малаховке.

Втроем — Раджо, Нож и Коля-цыган — взяли там дачу народной артистки. Коля-цыган и навел: на эту дачу он как-то гостем ходил, пел-танцевал для гадже и высмотрел все, что надо — подходы, заходы, секреты.

Дом был зимний, хозяйка в нем жила шумно и нараспашку: она развелась с третьим мужем. Коля-цыган сказал, что хата набита добром, глаза у него разбежались от блеска камней и рыжья[60].

Нож сдуру стал хвастать Графу — вот, мол, наклюнулось, все на мази. Граф влез, вызнал сам, он вхож к артистам: у этой бабы полно старинных вещей, на тачке[61] не вывезешь.

Ну ладно, пошли они, выбрав время под утро. Коля на стреме остался, Раджо и Нож ввалились в окно.

Точно вроде бы знали от Графа: артистки в ту ночь нет на даче, убыла на гастроли. И вот первый, главный облом: она сама в доме. Приподнялась в кружевной рубашке: «Кто там? Вы кто?» Раджо узнал ее по открыткам. На портретах — богиня красоты, а тут, спросонья да без помады, — баба как баба… Рвать надо было из этого дома… Однако Нож вызверился, наставил пушку. «Жить хочешь, сука? — спросил. — Только пикни!» Он сгреб со столика кольца да серьги. «Кто еще есть тут?» — «Да никого, я одна». — «Пойди, глянь! — велел Ножу Раджо, а женщине бросил: — Молись, коли врешь».

Она обманула. Нож возвратился, таща за собой мальчика лет пяти в полосатой пижаме. Это был новый, страшный облом. Раджо как током ударило. Но он был в горячке. Вскрикнув, артистка рванула ящик из тумбы стола, стоявшего у кровати. Раджо перехватил ее тонкую руку. В ящичке был ПМ[62]. Помимо него — две пачки баксов в банковской упаковке, рыжие и белые кольца с камнями, колье. «Дура, — подумал Раджо. — Нашла место, где прятать». Мальчик захныкал: «Мама!» Вывернувшись, он бросился к ней и прижался. Артистка уже ничего не соображала. Обняв мальчишку, замерла, сидя на пышной кровати, и повторяла: «Берите, берите все и идите. Берите. Идите. Идите». — «Дама права, — сказал Раджо. — Пора нам канать». — «Морэ, она нас видела», — бросил Нож. Надо было взять его за шкирку и вывести. Но Раджо не знал, на что тот способен. Впервые был с ним в таком переплете. «Свяжи обоих простынями и полотенцем. Да сделай, чтоб не базлали, понял? Чтоб было тихо, когда уйдем. А я еще помацаю[63] в доме…» Он вышел, пройдя все насквозь, но ни на что и не глядя. И тотчас выскочил Нож. Тихонько свистнул Коля-цыган — путь свободен.