Егор скосил на помощника негодующий взгляд, повысил голос:

— Это што ишо за разговорчики! Вы командиры али кто? Приказано, значит, нечего тут тары-бары разводить, а умри, да выполни. В наряд сегодня какому взводу очередь?

— Моему, — нехотя отозвался чубатый, гвардейского роста здоровяк Булдыгеров.

— Двух наблюдателей во-он на тот утес, — Егор концом нагайки показал на "Черный камень". — Подняться на него можно по тропке. Через час подменишь людей другими, понятно?

— Понятно.

Повинуясь команде, партизаны в момент расседлали коней, спутали их, пустили пастись, а сами устремились к речке.

День разгорался по-летнему ясный, теплый; на фоне ярко-голубого неба проплывали легкие белые облачка; сыпали на землю серебристую трель невидимые глазу жаворонки. Степь вторила им трескотней кузнечиков, а в тальниках возле речки, откуда сладко пахло моховкой[17], заливисто выщелкивали щеглы.

Егор также поспешил к речке. Вода в ней холодная, чистая, прозрачная как стекло. Партизаны черпали воду пригоршнями, утолив жажду, умывшись, располагались на отдых. Всех их валила с ног усталость от недавнего боя и ночного восьмидесятиверстного перехода. Когда Егор, напившись, вышел на поляну, многие его соратники уже спали, положив головы кто на седло, а кто и на кочку, укрыв ее сверху шинелью. Он посмотрел на утес, где маячили его наблюдатели, и тоже улегся под кустом черемухи, попытался уснуть. Но сон не шел, мысль, что дети находятся совсем рядом, а он не может с ними увидеться, не давала ему покоя. Он понимал, партизаны здесь не задержатся, боевую задачу выполнили, гарнизон белых разгромили, захватили много оружия и боеприпасов, и теперь все это надо скорее увозить отсюда в тайгу к своим. Удерживать Антоновку бессмысленно, да и как ее удержишь? Ведь белые нападут на нее теперь более крупными силами, а взорванные партизанами железнодорожные пути они восстановят под прикрытием бропепоездов и дальнобойных орудий. Не-ет, Макар не дурак, чтобы вступать в столь неравный бой, губить людей понанрасну, он там сейчас уже сколачивает обозы и, дав отдохнуть партизанам, выкормить коней, покинет ненужную теперь Антоновку.

— Ох, успеть бы, — сокрушался Егор, тяжко вздыхая, — хоть бы ненадолго, на один час увидеть, поговорить с Ермохой.

Он то и дело вскакивал со своего ложа, поднявшись на пригорок, подолгу всматривался в сторону Антоновки и наконец увидел вдали колонну всадников.

— Они! — радостно воскликнул он и, бегом спустившись о пригорка, крикнул: — А ну поднимайсь! Седловка, живо-о!

…В Антоновку Егор прибыл, когда солнце перевалило за полдень. На окраине села он подозвал к себе одного из партизан, приказал ему:

— Езжай в штаб, доложи командиру полка, што приказ выполнили, коней отправляем на пастьбу.

— Где на постое-то будем?

— Во-он по энтому ряду, — Егор кивнул на крайнюю улицу, — тут, видать, слободнее.

И, уже тронув коня, вспомнил, что тут недалеко живет Архип Лукьянов.

"А ну-ка забегу к нему на минутку", решил он мгновенно и, обернувшись, подозвал Распопова:

— Слышишь, Митрий, оставайся тут за меня, я отлучусь ненадолго.

— Чего такое?

— Потом расскажу. А ты, как людей разоставишь, пообедаешь и в штаб наведайся, разузнай: как там и што?

— Ладно, езжай!

Архип с топором в руке только что вышел из сарая, где обделывал новую ось к телеге, и увидел прискакавшего к его усадьбе всадника на гнедом коне. Спрыгнув с коня, всадник закинул поводья на столбик и вошел в ограду.

— Дядя Архип!

Старик остолбенел, топор чуть не выпал у него из рук.

— Восподи боже мой, — изумленно и в то же время радостно пролепетал он, веря и не веря своим глазам. Да неужто… ты… Егор?

— Я, дядя Архип. — Егор обнял старика, трижды поцеловал его. — Я, Егор Ушаков.

— Отцы небесные, — Архип все еще не мог прийти в себя, разводя руками, бормотал удивленно: — Как же оно… Вить всех вас лонись в Тарской-то…

— Не всех, дядя Архип, троим нам удалось спастись, уйти от смерти.

— Вот оно ка-ак! А мы-то думали, конец тебе, в поминальник записала старуха, за упокой. А чего мы торчим-то здесь, пойдем в избу, бабушку обрадуем.

— Подожди, дядя Архип, расскажи мне про ребятишек, детей моих, где они теперь?

— Ребятишек пристроил Ермоха, к матери твоей увез, а Настю арестовали осенесь, увезли.

— Знаю, про это она сама мне рассказала.

— Настя? Да где ж ты ее видел?

— У нас она, дядя Архип.

И тут Егор рассказал скупо о встрече с Настей и о том, где она теперь находится.

— Значит, жива Настя, ну и слава те восподи, — перекрестился старик, — а мы-то уж всякое передумали. Ты Ермоху-то попроведай. Коров он пасет у нас, но сегодня, видать по всему, не погнал их на пастьбу из-за стрельбы-то. Дома небось, у Рудаковых он проживает.

Егор, уже не слушая, поднялся с колеса, на котором сидел, шагнул к коню.

— Постой, Егорша, постой, — Архип ухватил Егора за рукав гимнастерки. — Куда же ты? Даже и в избу не зашел! Идем, идем, старуху обрадуем, чайку попьем, а тогда уж и к Ермохе.

Чтобы не обидеть стариков отказом, Егор последовал за дедом в избу.

Бабка Василиса, узнав Егора, запричитала, всплеснув руками, а потом кинулась обнимать его, целовать.

— Хватит тебе, карга старая, хватит! — прикрикнул на нее Архип. — Давай-ка лучше самовар сообрази живее, да угостить его постараемся, вить он голодный небось после беды-то эдакой.

— Ой, да што же это я, — спохватилась бабка и чуть не бегом к самовару. Вскоре на столе появились калачи, шаньги, творог со сметаной и яйца всмятку.

А пока все это бабка готовила, дед продолжал рассказывать про Ермоху:

— Зимой-то он там проруби чистил, а к весне сюда перебрался, чтобы у тамошних пастухов хлеб не отбирать, здешний скот пасет и, што заробит, все Платоновне с ребятишками отвезет. Парнишку твоего, Егорку, в пристяжники[18]пристроил там же, в Верхних Ключах, до покрова отдал. Оно и неплохо, парнишке девятый год пошел, самое время приучать к делу: весной пристяжник, в сенокос копны возить самый боец, ну и в страду серпом жать приучится.

— Да-а, — горестно вздохнул Егор, покачал головой, — по работникам пошел сынок мой! Доля-то у нас с ним, видать, одинаковая! — И, устыдившись сказанного, упрямо тряхнул головой. — Ну не-ет, не за то мы воюем, чтобы дети наши…

Он не закончил, увидев в руках Архипа четвертную бутыль с самогоном.

— Вот это кстати, дядя Архип, выпьем, зальем горе наше лютое!

Выпив, он закусил калачом и сразу же налил себе второй стакан. А в мыслях снова Ермоха, ребятишки стоят перед глазами как живые. Егор уже не слушал, что говорил ему Архип, стакан за стаканом глушил крепкий, пахучий самогон и чувствовал, как вместе с хмелем все существо его наливается жгучей злобой к бывшим хозяевам своим — Шакалам, виновникам всех его бед.

— Поеду, — решительно заявил он, поднимаясь из-за стола.

— Егорушка, родной, — взмолился Архип, — чего же ты не покушал как следует! Садись, дорогой, яишенки отведай.

— Я вернусь, дядя Архип, Ермоху сюда же примчу, мигом, — слегка пошатываясь, подошел он к двери, надел на себя шашку и с винтовкой в руке обернулся к Архипу, — а заодно уж и к Шакалам забегу, рассчитаться с ними хочу за Настю, за все…

На дворе он закинул за плечо винтовку, вскочил в седло.

В то время как Егор заливал злобу на Шакала самогоном в избе Архипа, Ермоха хозяйничал в ограде Саввы Саввича. Сегодня он потребовал с бывшего хозяина дополнительную плату за все годы своей работы. Сам-то Ермоха никогда не догадался бы так поступить, да люди надоумили. А случилось это так: в это утро Ермоха решил не гнать на пастбище коров, до пастьбы ли тут, когда у хозяев и коровы-то не доены, а сами они от страха попрятались в подпольях.