...Я долго стоял перед вымазанной какой-то дрянью и обклеенной объявлениями дверью подъезда. В моей протрезвевшей и отказывающейся признавать свою вину голове прокручивалась сцена визита. К Оле врывается взмыленный идиот и с выпученными глазами орёт что-то про хирургическую смену внешности и побег из страны, а потом она с визгом прогоняет его и звонит в полицию. Нет, слишком пессимистично. Уж кто-кто, а Оля меня выслушать должна. Тем более, я не планировал мести - всё произошедшее со мной, Киреевым и бутылкой вышло спонтанно. Мне вот тут на ум пришла мысль: а вдруг я всё-таки обознался и оприходовал по башке не того Ублюдка?

Трясущимся, как у немощного старика, указательным пальцем я набрал на металлической коробке домофона цифру "29". Из динамика послышались противные, пронзительные гудки: "Би-бип, би-бип". Я зажмурился, моля богов, чтобы эта пискля не разбудила весь дом. Первые этажи уже наверняка в курсе прихода ночного гостя.

- Да? - бодро отозвался женский голос. Оля явно встала с постели не только что.

- Это Мак.

- Мак? Тот самый Мак? Да ладно?

- Да.

- Какими судьбами?

Не уловив в её тоне негативных эмоций, я сказал:

- Извини. Я наговорил тебе ерунды.

- Ты пришёл извиниться в четыре утра? - поразилась Оля. - Ты пьян?

- Чуть-чуть. Но не в этом дело. Я, если честно, не ради извинений пришёл... Мне надо кое-что тебе рассказать.

- Боже, Тролль! А до утра подождать?

- Уже утро, - ляпнул я.

- Господи! Хорошо, что отчима нет. Заходи, дурачок.

Замок разразился ещё более мерзким на слух "пип-пип-пип" и впустил меня в подъезд. Когда я поднялся на четвёртый этаж, то увидел, что Оля, раскрыв входную дверь, стоит на лестничной площадке. Она молча провела меня внутрь квартиры. Я здесь ни разу не был и поэтому осмотрелся. Моему взору предстала просторная комната, где, как сказал бы наш басист, "есть, что украсть". Одна лишь гостиная по площади равнялась всей нашей с мамой квартирке. Полы, как я успел разглядеть, были сделаны из натурального камня и паркетной доски. Стены отделаны деревянными и замшевыми панелями. Центральным элементом комнаты был - вы не поверите - камин. Я вживую увидел настоящий камин! А над ним переливался глянцем экран плазменного телевизора.

- Мак, ты ужа-а-асно выглядишь, - отметила Оля. Её жёлто-зелёные глаза бегло оценивали мой внешний вид.

- Спасибо, - сказал я и повернул голову на свет, исходящий из соседней комнаты. За широким столом из какого-то явно дорогого дерева сидел Рома, неловко положив руки перед собой на столешницу. До сего момента я видел его только на фотографиях, в гламурных фильтрах навороченных фоторедакторов. Нет, в понимании сверстниц он был действительно красив: золотистого оттенка патлы, слащавая морда, причёска аля бэд бой, стройный и пахнущий недешёвым мужским парфюмом. Оля называет брата тамблербой и, по-моему, это не оскорбление. Но сейчас Ромке не помешал бы фильтр в реальной жизни. Думаю, Фотошоп смог бы убрать мешки под глазами и нездоровую бледность, только в мои глаза эта программа не встроена. Я заметил, что парень гораздо худее, чем на последнем фото - скулы готовы были порвать натянутую на них кожу.

- Привет, - поздоровался я и тут же отвёл взгляд.

Рома не ответил.

- Мак, что ты хотел сказать? - спросила Оля и закрыла дверь, отрезав от нас своего брата.

- Оль, можно попросить? Есть что-нибудь пожевать? Извиняюсь, конечно, но просто сегодня я ел только ЛСД и водку.

- Что-о-о?! - прогудела она так громко, будто у неё внутри был тромбон. - Что за ненормальный?! Ты пытался покончить с собой?! Тролль, как ты мог поступить так безрассудно?! Надо было поговорить с нами!

- Я не пытался покончить с собой, - спокойно возразил я. - Похороны слишком дорогие - у мамы нет таких денег. И я не смешивал, это по отдельности.

Пришлось честно сознаться, как, ища успокоения, я посетил наркоторговца и сразу после окончания глюков решил, что невозможно жить в этом жестоком мире на трезвую голову. По моей легенде, мне понадобилось выпить в таком месте, где меня не обнаружили бы друзья и знакомые. Бар с запредельными ценами на другом конце города подходил как нельзя лучше. Там, по невероятному стечению обстоятельств, отдыхал со своими интеллигентными друзьями сам Киреев. Алкоголь прибавил мне смелости и неуёмного желания карать Ублюдков. Опустошив литровую - нет, двухлитровую! - бутылку водки, я грозной походкой направился к столу, за которым беспечно хлестали коньяк эти свиньи. "Эй, - говорю, - ты Киреев?" Ублюдок поджал хвост и пропищал, мол, он. "Ты поганый преступник, заслуживающий наказания! Ты навлёк на себя гнев святой инквизиции!" Киреев медленно поднялся из-за стола, заведомо капитулируя. Но я не желал прощать ему грехи. Настоящий мужик может искупить свою вину лишь кровью. Выхватив из-за пазухи катану, я ловко срезал головы его друзей, будто никчёмную ботву. Пол бара залила фонтанирующая из открытых ран кровь, и Киреев, тщетно пытаясь убежать, подскользнулся и рухнул в багровые лужи. Не спеша, я угрожающе пошёл на него, волоча за собой катану, как вошедший в раж маньяк. "Умоляю, не надо!", - кричал Ублюдок. Не говоря ни слова, я отбросил меч, словно бесполезную игрушку, схватил Киреева за плечи и поднял над полом. "Каково же быть жертвой?!", - спрашиваю. Он плачет, и эти слёзы, едва успев скатиться по щекам, превращаются в бактерии сибирской язвы, ибо Ублюдки даже на физиологическом уровне выделяют всякую вредоносную дрянь. Чтобы Киреев больше не смог творить зло и заразу, я разрываю его пополам, как хлопчатобумажную тряпку. Кишки с обиженным стоном вываливаются наружу, желудок, моля о помиловании, соскользает в кровавую лужу, а...

- Ма-а-ак, - скептически протянула Оля, намекая, что устала слушать этот фантасмагорический пиздёж. Во время моего повествования она сходила на кухню и принесла мне сухпаёк: печенья, паштет из гусиной печени, варёную сгущёнку, протёртое яблочное пюре в консервной банке и аскорбинки. Ко всему этому прилагалась чайная ложка.

- Ладно, - вздохнул я и вскрыл паштет. - Я обдолбался, пошёл к дому Ублюдка, передумал, бухнул, встретил Киреева в баре, побежал за ним и огрел бутылкой по башке. И теперь я здесь, потому что не знаю, как жить дальше. И потому что хочу есть. Оля, меня посадят?

Паштет, несмотря на свою мерзкую консистенцию и тошнотворный вкус, был буквально выжран мною до последней крошки (или капли; эта субстанция не похожа ни на жидкость, ни на твёрдое вещество).

- Он тебя видел?

- Нет.

- Тогда забей.

Я забил и засыпал себе в рот всю пачку аскорбинок.

- Мак, ты зря так рисковал.

- Уже поздно сожалеть.

Вдруг Оля подалась вперёд и обняла меня за шею. Я прекратил пережёвывать аскорбинки и с недоверием посмотрел на эту девчонку.

- Молодец, всё правильно сделал. Только Роме не говори. Он считает, что его сестра святая и стелится по полу перед законом.

Рома на данный момент подглядывал и подслушивал через узкую щёлку между дверью и дверной рамой. В меня вперился его прищуренный глаз.

- Спасибо, Мак, - поблагодарила Оля так сердечно, что мне стало стыдно.

- Но я не смог нормально... эм... отомстить, если это можно назвать местью.

Я принялся хрустеть печеньями.

- Ты скромничаешь. Погоди, принесу консервный нож для сгущёнки.

Пока Оля несла нож, печенья исчезли в моём сморщенном от голода желудке. Не то что бы их было мало, но мои челюсти работали с чудовищной скоростью.

- Не знала, что ты употребляешь, - сказала Оля, положив передо мной инструмент для вскрытия банки.

- Странно. Мне вообще-то говорят, что я вылитый наркоман. Ну, борода, отсутствие работы и жизненных перспектив, участие в музгруппе. Всё сходится. Если б наша группа ещё и популярной была, то типичный образ музыканта.

Было необычно сидеть в тёмной комнате, с жадностью пожирать набор готовых к употреблению продуктов и разговаривать с девушкой, которая длительное время упорно втаптывает тебя во френдзону. Хотя, длительное ли? Я попытался максимально сузить круг своего общения до людей, знакомых со мной не более трёх лет. Из "ветеранов" осталась только Алана да бывший одноклассник-журналист. Поэтому полтора года увиливания за Олей - для меня действительно длительное время.