– Мам, а почему тогда Ундина не заколдовала принца, если она волшебница? Он бы остался с ней.

– Не хотела. Принц должен решить сам. Насильно нельзя.

Сын собирается еще что-то спросить, но мы уже приближаемся к школе. Я торопливо даю последние наставления, вручаю ему сумку с одеждой, пакет с фруктами и несусь на каблуках обратно к метро «Октябрьская».

По-хорошему нужно настроиться на предстоящий разговор с Давликановым. Но я думаю об Ундине. Потом вспоминаю вчерашнее.

Обедали вчетвером. Маленький Петька ни на секунду не отходил от новой мамы, и если Анька выбегала зачем-нибудь из комнаты, детская мордочка мгновенно кривилась в плаксивой гримаске. К вечеру пришел Макс, какой-то помятый, навеселе. Притащил букет – все-таки праздник, Восьмое марта!

– Он слишком привык жить на два дома, – с усмешкой объяснила Анька.

Уже давно стало известно, что жена и дочка Макса попали в лапы авантюристов. Каким-то чудом им удалось послать письмо из тайги. Деньги у них отобрали в первый же день, поселили в неотапливаемых сенях, кормят пророщенным овсом и все время заставляют работать: чистить снег, колоть дрова, таскать воду из колодца. Дочка умоляла о помощи.

– Когда же он поедет? – спросила я.

– И не собирается! Зачем ему лишние проблемы? Квартира продана, денег нет. Куда их поселить? Да их и не выпустят оттуда. Это же секта!

– Переживает Макс?

– Да ты что! Он всегда спокоен, – ответила Анька нейтрально. Непонятно, осуждала или оправдывала мужа.

Я, между прочим, спросила, не знает ли она такого Давликанова. Анька расхохоталась:

– Знаю-знаю!.. Фактурный мужик.

– Я серьезно.

– Красавец мужчина!

И правда, оказался красавец: мягкие русые волосы, глубоко посаженные серые глаза, благородная бледность. Если не знать, что Давликанов, скажешь русский барин, Стива Облонский. А присмотришься: скулы, разрез глаз – что-то в этом есть такое восточное…

Я думала, он будет экзаменовать меня, как английская леди, но оказалось, вопрос о кандидатуре на должность директора для него решен, на повестке дня теперь рабочие моменты. И первый – ремонт помещения.

– Но я никогда не занималась ремонтами, ничего не понимаю в этом.

От вас ничего особенного не потребуется. – Давликанов вальяжно откидывается на спинку стула, обитую дешевым дерматином. – Завтра приедут специалисты, сделают дизайн-Проект. Ваша задача соотнести его с санитарными нормами, требованиями… со всякими тонкостями педагогической науки.

– Значит, я начну работу уже завтра?

– Вы начали ее сегодня. Мы ведь сейчас с вами работаем. А кстати, вот и ваш контракт.

Из контракта следовало, что я должна находиться на территории загородной школы-пансиона круглосуточно, кроме субботы и воскресенья…

– Но в первые месяцы, думаю, и выходные прихватите, – подсказал Давликанов.

…Организовывать учебный процесс, досуг, питание, медицинское обслуживание учеников, рекламу учебного заведения, комплектование штата и т. д. и т. п. А за это зарплата. Да что говорить… не зарплата – фантастика. Даже на испытательный срок.

Неверной рукой я подписала договор.

Давликанов улыбнулся:

– Все, рубикон перейден.

После его отъезда («Если хотите, могу подбросить вас в город») я отправилась на экскурсию по зданию. Когда-то здесь был пионерский лагерь. Снаружи презентабельный вид еще сохранялся, но внутри… облупившаяся краска, разбитый кафель, вздутый линолеум.

– Это из-за отопления, – объяснил Дмитрий Иванович, здешний сторож и мой проводник. – Когда его включают, трубы рвутся.

Легко представить, как все это выглядело в эпоху пионерских лагерей. Но контуры будущего проступают смутно: вот тут можно попробовать сделать столовую, здесь, пожалуй, тренажерный зал. Здесь? Если только компьютерный класс… А подо что бы приспособить это помещение? Для класса слишком просторно, для зала – все же тесновато… Но какое светлое, нарядное!

– Что здесь было раньше? – спрашиваю я у Дмитрия Ивановича.

– А ничего. Сначала бельевая, потом ее перевели ближе к прачечной. А тут всякий хлам сваливали.

Я решаю, что в этой комнате будет мой кабинет. А если ее перегородить, получится еще и спальня. Надо же мне где-то спать. В саду сирень, фруктовые деревья, в конце мая поют соловьи. Открою окна – буду наслаждаться.

Мне не терпится скорее уехать домой, чтобы поскорее вернуться обратно. Я уже точно знаю, как взяться за работу, что сказать проектировщикам, дизайнерам, да и не только им…

Но Дмитрий Иванович охлаждает мой пыл.

– Сейчас перерыв в электричках – два с половиной часа. Поди попей чая.

Приходится подчиниться.

После чая, чтобы убить время, я пошла гулять по поселку. Как и все в наше время, поселок являл собой калейдоскоп социальных контрастов. Домики-развалюшки перемежались коттеджами, низенькие облезлые заборчики – неприступными каменными оградами. На опушке у леса красовался прямо-таки шедевр архитектуры. Это даже не коттедж – маленький замок с башенками, шпилями, витражными окнами. Я мгновенно влюбилась в него. После работы каждый день буду совершать моцион к замку.

Вернувшись в лагерь, спросила Дмитрия Ивановича, кому же замок принадлежит.

– Теперь уж и не знаю кому, – ответил он. – Как только начались все эти коммерческие дела, лет назад пятнадцать, участок у леса купил один… банкир, что ли, говорили… Привычки у него были, я тебе скажу. К примеру, домой приезжает во втором часу ночи, а с ним музыканты. Целый оркестр. Он их рассадит на лужайке – играйте до утра. И мы всю ночь, хочешь – не хочешь, слушаем музыку.

– А потом?

– Убили его. Расстреляли в упор. Хорошо хоть не у нас в поселке – он из своего банка выходил. Да… Жуткая история, тогда такого много было.

И Дмитрий Иванович уже готов припомнить еще одну из жутких историй, .но мне пора, я прощаюсь: до завтра.

– Ты приезжай, – напутствует меня сторож. – Хоть будет живая душа, а то я один тут… Весь день один.

Я уже знаю, что Дмитрий Иванович живет в лагере неотлучно. А в своем доме на соседней улице бывать не любит: жена умерла, дочка с мужем дом перестроили, все изменили, теперь зять там хозяин. Так что в лагере Дмитрий Иванович чувствует себя вольготнее.

В электричке я еще некоторое время помню о Дмитрии Ивановиче, потом переключаюсь на работу. И неожиданно прозреваю: я не смогу оставить сыновей. Правда, с Ильей проблем не будет. А старшие? Денис вообще не воспринимает маму. Олег пока слушается. Но это пока… Хотя и меня они слушаются не очень. Иногда даже мама добивается большего. В конце концов, я решаю воспитывать детей личным примером: работать и зарабатывать. Вряд ли вид несчастной, потерянной матери повлияет на них лучше.

К тому же существует еще материальная проблема. Сейчас мы живем очень хорошо: Ленкины деньги плюс мама в няньках. А дальше что? Работа в школе? Беготня по частным урокам?

– Девушка, я к вам обращаюсь! – Я подняла голову и увидела над собой контролера. – Билет ваш где?

– Билет? – Я торопливо открыла сумку. – Вот билет, – показала ему.

Вместе с билетом в сумке обнаружился маленький сборник Марины Цветаевой. Я купила его сегодня на Казанском вокзале. Какой-то пожилой, интеллигентного вида человек разложил книги прямо на земле у входа в здание вокзала. Электротехника, Жюль Верн, Атлас автомобильных дорог… Замирая от жалости, я купила книгу, быстро спрятала в сумку и поспешила за билетом… Сейчас сборник оказался очень кстати…

Книжку выпустили в восемьдесят восьмом. Да, помню, тогда стали печатать неизданное, запрещенное, народ кинулся утолять голод. А теперь рады продать хоть за сколько. Господи, как поменялась жизнь! Жизнь поменялась, но такие вещи имеют непреходящую ценность. Я медленно перелистывала страницы, просматривала знакомые стихи, старалась вчитаться в незнакомые.

В конце книги – поэма. Так и называется – «Поэма конца». Я поколебалась, читать или нет. Попробовала…

«Поэма конца» – это история расставания «любовников без надежды». И когда он предлагает ей: уедем, – она отвечает: