Затем, присматриваясь к ограде, которая теперь уже всего в каких-нибудь трех метрах от него, он продолжал все так же про себя.

— Да тут нужно пушку, чтобы ее пробить. Вот если бы они оттуда догадались открыть нам дверь!

Не теряя ни минуты, он подзывает одного из своих людей, самого сильного и самого рослого, приказывает ему стать к изгороди, прижаться к ней плотно спиной и стоять твердо.

— Слушаю, господин! — отзывается негр бони.

Тогда старик одним прыжком вскакивает ему на плечи и, ухватившись руками за вершину бревна, взбирается по нему. Повиснув на руках, он заглядывает в сад и зовет:

— Мери! .. Мери! .. Вы здесь?

Возглас ужаса, а вслед за ним радостный крик оглашают воздух.

— Боже! Отец! .. Это вы? .. Дети, мы спасены!

— Отоприте нам дверь, дитя мое… скорее! .. Время дорого!

Молодая женщина, недоумевая, задыхаясь от радостного волнения, стремительно бежит через сад к дому, расположенному в другом конце сада. Но ее тюремщицы, старые негритянки, столь ласковые и предупредительные к ней до этого времени, вдруг превращаются в бешеных фурий, видя, что их пленница хочет бежать.

Точно две гарпии, накидываются они на несчастную Мери, хватают ее за руки и своими длинными и крепкими, как когти, ногтями пытаются царапать ей лицо.

Робену некогда взобраться на частокол и придти на помощь молодой женщине. Но его внук Анри услыхал голос деда и прибежал в сад.

При виде его старик выхватывает из-за пояса свой револьвер и кидает его в сад на песок.

— Анри, защищай свою мать! — крикнул он мальчугану.

Ребенок схватил оружие и с криком хищного животного кинулся к матери, которая отчаянно выбивалась из рук двух черных фурий. Взведя курок, мальчуган прикладывает дуло револьвера ко лбу одной из негритянок и вопит голосом, полным гнева и гордости: «Уходи вон, женщина! Если ты только протянешь руку к моей матери, я уложу тебя на месте! "

В ужасе обе старухи, бормоча проклятия, отступают, а молодая женщина молит сына и словами, и взглядом:

— Анри, дитя мое, они всегда были добры и ласковы к нам, пощади их! .. Не проливай крови, сын мой!

Тем временем старик уже перелез через изгородь и, спустившись на руках по колу, спрыгнул в сад. Он спешит к молодой женщине, и его приветствуют радостные детские голоса:

— Дедушка! .. Милый, дорогой дедушка! А папа? Где наш папа?

— Шарль! Где Шарль? — с тревогой вопрошает и молодая женщина.

— Скоро вы увидите и его, дети мои, — отвечает старик, обнимая и целуя их наскоро, — мужайся, Мери! Вы сейчас будете свободны!

В этот момент выстрелы стали заметно чаще, крики громче и беспорядочнее: по-видимому, жители деревни защищаются энергично.

— Дверь! — кричит Робен. — Надо отпереть дверь!

И старик, все еще сильный, ловкий и решительный, как в былые годы, кидается к тяжелым массивным дверям с надежными деревянными засовами, срывает эти засовы, распахивает дверь и зовет своих людей:

— Сюда, друзья! Сюда!

И вовремя: свыше двухсот человек в большинстве вооруженных ружьями, теснят отряды, находящиеся под командой Анри и Николая.

Бони, выстроенные стрелковой цепью, отступают в строгом порядке, отвечая на огонь неприятеля, который производит адский шум, несравненно более ужасный, чем наносимый им ущерб.

Несколько бони ранены; но ни один еще не выбыл из строя, и все они в полном составе вступают в крепость, которая должна защитить их от нападающих.

Теперь только все три предводителя отрядов могут убедиться, как важно было обучить их маленькое войско. Не подлежит сомнению, что они были бы уничтожены, эти бони, если бы только держались врассыпную, как это у них принято.

— Анри! Дорогой брат! Николай, добрый друг мой! — восклицает Мери.

— А я уж не надеялась больше увидеть вас! Но где же Шарль? Отчего я не вижу его среди вас? Разве он не здесь?

— Нет, сестрица, Шарль не здесь! — ответил Анри. — Он теперь занят мирными переговорами, чрезвычайно важными. Скоро вы увидитесь с ним.

— Хм! Что это значит? Что это за дым? .. Отчего запахло паленым? Слышите этот треск?

— Э, да ведь деревня горит!

— Кой черт! Кто мог запалить эти хижины? Никто из нас, я в том уверен, не правда ли, друзья?

— Никто!

— А если так, то тем лучше для нас; это, быть может, ускорит развязку… А то не правда ли, отец, мы из осаждающих превращаемся, кажется, в осаждаемых!

— Правда, дитя мое! К счастью, нам здесь, в этом бастионе, сравнительно легко постоять за себя. Отдохните немного, а я пока обойду эту ограду, чтобы знать, в каком она состоянии, прежде чем попытаться произвести вылазку.

Но не успел старик отойти и двадцати шагов, как один за другим два выстрела грянули через изгородь; к счастью, оба они были плохо направлены: негры вообще очень плохие стрелки.

Анри видит два маленьких белых клуба дыма, угадывает за ними головы осаждающих и, спокойно вскинув ружье, дает последовательно два выстрела, по первому и по второму, уверенный в том, что он не промахнется.

— Двумя меньше, — говорит он с величайшим хладнокровием. — Эй, ребята, если вам охота быть перестрелянными поодиночке, — добавляет он смеясь, — так подходи по очереди!

Однако эта кровавая расправа вместо того, чтобы запугать негров, кажется, подзадорила осаждающих. Дикие вопли огласили воздух. Очевидно, готовится штурм крепости.

Старик Робен, в сущности, мало озабоченный этой затеей, отправляет молодую женщину и детей в дом, сам расставляет людей, приказав им спрятаться за деревьями сада, и строго-настрого запрещает им стрелять.

Вдруг раздаются глухие удары в стену изгороди: это осаждающие стараются пробить брешь в частоколе.

Спустя немного брешь пробита, и несколько физиономий показываются в ней, робко заглядывая в сад.

Они поражены мертвой тишиной, царящей здесь, и полагают, что враги, напуганные их численностью, укрылись в жилище. И вот с безумным воем они врываются в ограду; около сотни человек в одно мгновение заполняет сад.

— Стреляйте! Врассыпную! — командует старый переселенец.

Тридцать выстрелов раздаются почти одновременно. Все пространство заволакивается дымом. Воющая и беснующаяся орава, кинувшаяся кто куда, сильно поредела под градом пуль и теперь, при виде страшного урона, понесенного ею, вдруг останавливается, как вкопанная, в нерешительности и недоумении. Мертвые и раненые лежат грудой, завалив своими телами брешь, а ужасные карабины стреляют беспрерывно, разя самых отчаянных смельчаков.

Остальные, незнакомые еще со смертоносным свойством такого оружия, пятятся в страхе, не понимая, каким образом эта горсточка людей может совершать такое опустошение, которое едва ли под силу нескольким стам человекам. Каким образом эти люди могут стрелять почти безостановочно, не заряжая своих ружей?

Вдруг что-то совершенно неожиданное превращает это недоумение и суеверный страх в настоящую панику.

В то время, как бони на мгновение прекратили свою стрельбу, в отдалении раздается ряд глухих, как бы орудийных выстрелов, заглушающих шум и треск пожара. Негры, полагая, и не без основания, что подходит новый неприятельский отряд, кидают оружие и бегут без оглядки, в один момент исчезая в полях и лесах, как стая зайцев.

Робинзоны и сами удивлены, даже несколько встревожены и готовы поверить тому же предположению, хотя их привычный слух и улавливает некоторую разницу между этими глухими выстрелами и выстрелами ружейными.

Не теряя ни минуты, отец Робен приказывает всем выйти из дома, выстраивает своих людей тесной боевой колонной, в центре которой помещает молодую женщину, детей и раненых, и приказывает выступить из деревни.

Деревня совершенно безлюдна; все обратилось в пустыню. Все эти хижины и карбеты, построенные исключительно из горючего материала, сгорели, как пучки соломы, в несколько минут и представляют теперь собою только курящиеся и догорающие груды углей.

Теперь всякая опасность для пленных миновала. Освобождение свершилось. Однако выстрелы продолжают раздаваться и даже чаще прежнего, все так же неравномерно и все в одном и том же направлении.