— Теперь нельзя терять ни минуты! — прошептал Луш.
— На! — проговорил он, передавая Геркулесу проволочный канат, обмотанный у него вокруг пояса под блузой. — Закрепи мне это хорошенько за люк, по нему мы спустимся. Ну, вот так… спусти канат наружу… вылезай в люк и спустись по канату! Рыба, которую мы с тобой выудили, это пирога со всеми веслами… Ну, вот так! Живо! .. Пусть остальные следуют за тобой… Я спущусь последним!
Не прошло и трех минут, как трое беглецов скрылись через люк, в который едва-едва проходили их головы и плечи.
Между тем араб, который казался мертвым, стал приходить в себя.
— Ишь, скотина! — пробормотал сквозь зубы Луш. — А ведь я считал его выпотрошенным! Он закричит, переполошит всех, и нас изловят. Хоть бы нож был под рукой, чтобы перепилить ему глотку! .. А-а… Я знаю, что делать! ..
С этими словами он направился к своей койке и, порывшись в тряпках, составлявших его имущество, достал оттуда длинный медный гвоздь, длиною в фут, вытащенный им когда-то из обшивки понтона, гвоздь, который он с предусмотрительностью дикаря припрятал в своих вещах.
В два прыжка он очутился возле несчастного и, молча приставив гвоздь к его виску, изо всей силы вдавил в голову.
Затем, чтобы убедиться, что на этот раз араб действительно мертв,
— а быть может и из зверской жестокости, он схватил обеими руками голову несчастного, точно мяч, и, оперев шляпку гвоздя о пол, надавил на него голову мертвеца с такой силой, что конец гвоздя прошел насквозь. Несчастный не издал ни стона, ни звука.
Проворно подняв блузу убитого, убийца вдруг увидел на нем кожаный пояс, отстегнул его и убедился, что в нем есть деньги.
— Одним ударом двух зайцев убил: и доносчика убрал, и деньги приобрел… А деньги на всем земном шаре находят себе применение! — пробормотал Луш и с невозмутимым хладнокровием вылез в люк, затем, ухватившись за канат, ловко и проворно спустился по нему.
Как убийство араба, так и бегство четверых каторжников совершились с такой быстротой, что никто из спящих в батарее, а тем более из надзирателей, спавших в своих каморках под мостиком, ничего не слыхал.
Между тем беглецы, усевшись в небольшой пироге, схватили каждый по веслу и беззвучно поплыли по направлению к югу. Вскоре пирога подошла к берегу, образовавшемуся из мягких илистых наносов, поросших корнепусками. Не разжимая рта, каторжники проплыли вдоль берега около двух километров и очутились близ устья, уходившего на юго-восток широкого канала, обрамленного с обеих сторон рядом густых развесистых деревьев.
— Суши весла! — скомандовал Луш, стоявший на носу пироги. — Мы первые прибыли на условное место и теперь можем поговорить в ожидании тех, других… Дайте только причалить лодку!
— Да, да, поговорим, — сказал один из двоих беглецов, не произнесших до этого момента ни одного слова.
— Настало время поделиться с вами моим планом, чтобы те из нас, у которых размякнет душа, имели возможность вернуться в острог!
— Ни за что! — разом воскликнули все трое беглых.
— Ну и прекрасно, тем более, что первый вернувшийся туда рискует быть не особенно радушно встречен там!
— Без глупостей! .. Или я слишком сильно сдавил тиски на шее араба? — осведомился Геркулес.
— Ну, араб! Тот уж никого не выдаст: он лежит на палубе с тринадцатидюймовым ершом, прогнанным сквозь голову.
— Черт с ним! Ты, видно, хочешь, чтобы нас повесили, в случае, если изловят!
— Полно, я приму вину на себя… за себя я всегда отвечаю сам! Да и не все ли равно, немного больше, немного меньше крови?! Ведь вам известно, что я приговорен к смерти, а затем еще за другое дельце к бессрочной каторге… кажется, лет на сто с лишним. Но все это не мешает мне чувствовать себя как нельзя лучше. Я всегда готов держать ответ за свои поступки и потребовать должного наказания, если нас изловят! Я подставлю голову господину палачу, а вы заработаете всего только два года кандалов. Но до этого еще дело не дошло, а потому поговорим серьезно о более существенном! Вчера, в полдень, вернувшись с работ, я встретил в порту Жан-Жана! Знаешь эту рослую скотину, неумытую рожу с Мартиники, нашего бывшего товарища, помилованного пять лет тому назад? Ты, Нотариус, кажется, не знавал его, так как тогда еще не имел чести таскать за собой ядро на утеху правительству…
— Продолжай! — прервал его человек, названный им иронически нотариусом.
— Так вот, при виде его у меня явилась мысль заставить помочь мне в давно задуманном мною плане побега. Из разговора с ним я узнал, что он служит матросом на тапуйе (туземном голете), поддерживающем сообщение между Кайеной и рудниками Марони; что он должен остаться один на своем судне, тогда как его патрон и остальные служащие отправятся в город, на праздник, гулять. Это ему было не совсем по вкусу, как я видел, и он признался мне, что не задумался бы покинуть тапуйю, если бы у него в кармане был хоть один медный грош.
«Жан-Жан, — говорю я ему, — есть у меня одна завалявшаяся двадцатифранковая монета, и я готов отдать ее старому товарищу, но только при одном условии, а именно: ты сегодня вечером ровно в десять часов, ни раньше ни позже, явишься, рискуя получить пулю в лоб, привязать надежную лесу к обрывку веревки, который будет свешиваться из двенадцатого люка на штирборт «Форели». Леса эта должна быть достаточно длинна, чтобы ее хватило от «Форели» до твоего тапуйя!
Привязав лесу, ты преспокойно вернешься к себе на судно, положишь в пирогу, на которой ты ездил, четыре весла, четыре фляги, четыре абордажных палаша и мешок маниоковой муки, а затем крепко привяжешь пирогу к лесе, конец которой остался у тебя. Понял? "
— Понял! — проговорил тот, лукаво подмигивая глазом. — Я согласен, но только с условием, что ты прихватишь с собой моего земляка Амелиуса!
— Но ведь он в береговом остроге! — сказал я.
— Мне дела нет! Устрой так, чтобы его предупредили!
— Ну, ладно! Вот тебе червонец! — сказал я. — И вы все знаете, что Жан-Жан сдержал свое обещание, и Геркулес выудил на удочку пирогу, на которой мы находимся теперь.
— Да, но ты не сдержал своего обещания, так как его земляка Амелиуса или, как мы его называем, «Маленького Черныша», с нами нет.
— Потерпи немного, Нотариус, и ты увидишь, что черный каторжник всегда держит свое слово. Я всячески старался уведомить его сегодня в течение всего дня, и вот мне посчастливилось увидеть разгружавших лодку с привозным мясом Кривого, Мабуля, Шоколада и того долговязого араба, у которого изображена на виске синяя молния. Я поручил им передать Маленькому Чернышу о побеге, на что они согласились при условии, что и они присоединятся к нам.
— Как хотите! Это уж ваше дело, — отвечал я и назначил местом встречи Северный мыс «Обысканного залива», где с двенадцати ночи те, кто прибудет на место раньше, подождут остальных.
«Прекрасно! — заявил Кривой. — Все остальное я беру на себя. Вместо того, чтобы возвращаться на ночь в каменный мешок, мы удерем прямо на лодку и по каналу Лосса прямо в путь к «Обысканному заливу»! "
— Теперь вы видите, ягнятки, как обстоит дело! Пролог разыгран; мы приступаем к первому акту пьесы! — заключил свою речь Луш.
— Начало прекрасно, — проговорил Нотариус после минутного размышления, — но что же будет дальше? Там скоро узнают о нашем побеге и устроят погоню за нами. Нас станут преследовать как бешеных собак… нам придется бежать без оглядки через леса, кишащие ядовитыми насекомыми, опасными гадами, хищными животными…
Громкий насмешливый взрыв хохота был ответом на этот перечень опасностей, ожидающих беглецов, и саркастический голос Луша возразил:
— И глуп же ты, Нотариус, для человека ученого! .. Правительство мало беспокоится о беглых каторжниках в этих краях: ему слишком хорошо известно, что нас всюду караулят бесчисленные препятствия, непреодолимые для дураков, конечно. Почти все бежавшие с каторги, после целого ряда бед и невзгод, рады-радешеньки вернуться, издыхая от голода, изнуренные лихорадками, измученные и изнемогающие, и подставить свою лапу, чтобы ее заковали в тяжелую цепь с ядром в качестве брелока!
