Когда мы с Бетти ехали домой, я смотрел на высившуюся вдали фабрику, пока она не скрылась из виду. Странные мысли пробуждались во мне: кто женится на этой Мелани, будет обеспечен до конца своих дней. Если с неба попадет в руки такое богатство, кому придет в голову отказаться от бесплатного приложения в виде старой девы? Она так безобидна, так ничтожна!

Впервые мою грудь стало грызть раскаяние: «Чего ты мог бы достичь, если бы не Бетти!» В том, что Гассер охотно взял бы меня в зятья, я не сомневался.

В эту минуту Бетти о чем-то меня спросила. Но я не ответил ей. Мои мысли были в особняке среди сада, около гудящих машин и около старика, который только и ждал, чтобы подарить все, что у него было, тому, кто возьмет его дочь.

Дома нас ждала прежняя жизнь с прежними заботами. Целыми днями я работал: посещал клиентов и диктовал письма. Но во всей этой деловой суете я не видел движения вперед, не видел смысла. Посреди работы мной часто овладевала мысль: «Все это ничего не стоит! Это холостой ход, топтание на месте!»

Бетти просила Мелани когда-нибудь проведать нас, и та приехала уже через неделю. Они были очень расположены одна к другой. Я поймал себя на том, что обходился с Мелани гораздо внимательнее, чем раньше. Я помог ей снять пальто, проводил ее в комнату и сказал:

— Пожалуйста, присаживайтесь! Ваше посещение нас искренне радует.

Время от времени я вставлял шутку, тогда Мелани смеялась, благодарно и удивленно смотрела на меня и краснела.

Мало-помалу мы все больше сближались с Гассерами. Старик иногда сопровождал дочь, и уже к зиме мы привыкли к тому, чтобы раз в неделю навещать друг друга. На тему, однажды затронутую Гассером, мы больше никогда не говорили, даже оставаясь с ним вдвоем.

Мы с Бетти жили рядом, каждый своей жизнью, как и раньше. Нам часто случалось за целый день не сказать ничего, кроме самого необходимого, но мы, пожалуй, никогда и не ссорились. Мы не стали за последнее время более чужими друг другу, нет, просто мы знали друг друга слишком хорошо, и говорить было не о чем. Все, что меня интересовало и обогащало мою жизнь: дела и политика, военные вопросы и спорт в воскресные дни, — оставляло Бетти совершенно холодной. Зато я оставался чужд и равнодушен ко всему, что составляло ее мир. Она начала читать книги и могла принимать горячее участие в судьбе героя романа. Мне было неприятно, что она тратит время на такие бесполезные вещи, но я не лишал ее этой радости. Однако, если она начинала рассказывать мне содержание книги, я прерывал ее:

— Пожалуйста, оставь! Меня это не интересует. Мне есть о чем думать и без того.

Нет, мы не стали более чужими, только — более равнодушными. Как-то вечером Бетти поразила меня вопросом:

— Не пойдешь ли ты завтра со мной в театр?

Я с удивлением посмотрел на нее:

— Нет. Зачем это? Что мне там делать? Ты же знаешь, что такая чепуха меня не интересует.

— Хотела бы я знать, что вообще может доставить тебе радость! — раздраженно ответила Бетти.

— Во всяком случае, не такие глупости. Мне приходится думать о более важных вещах, чем романы и пьесы.

— Тогда я, знаешь, пойду одна.

— Хорошо, — сказал я. — Мне все равно. Раньше, когда я, случалось, тебя приглашал, ты никогда не шла со мной. А теперь вдруг я должен сопровождать тебя, будто я только этого и добивался!

— Теперь совсем другое дело. Раньше Тедди был еще маленький. А теперь ему скоро будет пять, и уже можно иной раз оставить его дома одного.

— Иди, пожалуйста, если это доставит тебе удовольствие! — сказал я и взялся за газету, показывая, что вопрос для меня исчерпан.

Но Бетти продолжала:

— Ты живешь только этой дурацкой политикой и своим делом, а то, что интересует образованных людей, тебя не касается? Прямо стыд!

Она была вне себя, и голос ее дрожал. Я знал это состояние, знал, что она сейчас заплачет. Но и меня обозлил несправедливый упрек, и я резко ответил:

— На доходы от этого дела мы живем — и ты и я. Ты должна быть благодарна за то, что я над этим ломаю себе голову. Я мог бы устроиться и иначе.

Говоря это, я думал о Лангдорфе.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Бетти. — Что работаешь ты один, а я лентяйничаю? Хозяйство, и ребенок, и все прочее — это, по-твоему, ничто?

— Пожалуйста, не кричи так.

— Нет, буду! А кстати, я вовсе и не кричу. Я тебе надоела? Так уходи! Я тебя не держу. Мне тоже надоело, и уже давно.

Вот и договорились! Она зарыдала и выбежала из комнаты.

После таких сцен — в последнее время она их иногда устраивала — я обычно шел к ней и утешал ее. Но на этот раз я не встал с места. Я сказал себе: «Ее надо воспитывать. Не то она в конце концов вообразит, что может позволить себе со мной все, что ей вздумается».

Мы не стали мириться. Просто на другой день заговорили друг с другом, будто ничего не случилось. Вечером Бетти пошла в театр. На обратном пути из конторы я подумал, не купить ли ей шоколаду. Но сказал себе: «Нет, она подумает, что я прошу прощения за вчерашнее. Этого мне, честное слово, не нужно». Не стал я также ждать возвращения Бетти и рано лег спать.

Постепенно между нами встало что-то новое, чего раньше не было или чего я по крайней мере не замечал: Бетти начала меня презирать. Она считала меня необразованным, и если не говорила прямо, то все же я это чувствовал по ее тону. На кухонном буфете лежала какая-то бумажка. Я взял ее в руки и машинально спросил:

— Что это?

Бетти буквально вырвала листок у меня из рук.

— Это театральная программа, тебе неинтересно, — сказала она.

Теперь Бетти часто ходила в театр — иногда в сопровождении Мелани. Когда мы собирались все вместе, женщины могли с увлечением спорить о достоинствах того или иного актера, а старый Гассер в это время что-нибудь рассказывал мне в своей сочной, грубоватой манере. Во время одного из этих «интеллигентных» разговоров между дамами Мелани вдруг обратилась ко мне и спросила, не нахожу ли я, что новый актер неуверенно держится на сцене. Но не успел я ответить, как вмешалась Бетти.

— Ах, не спрашивайте у моего мужа о таких вещах! — с язвительным смехом сказала она. — Он никогда не ходит в театр. Он думает о делах.

Удар был настолько грубый, что даже Гассер поднял глаза.

— Спокойнее, красавица моя! — заметил он. — Каждый должен думать о своих делах и справляться с ними.

— Если бы он только справлялся! — возразила Бетти, и я не понял, хотела ли она упрекнуть меня в том, что я не добился большего успеха, или же она говорила без особого умысла. Я сдержал резкий ответ, готовый сорваться с языка, и произнес с особым ударением:

— Я, безусловно, с ними справлюсь, можешь быть в этом уверена.

Весной началась подготовка к выборам и внесла желанное разнообразие в мою монотонную жизнь.

По вечерам мне приходилось чаще заниматься делами партии, и раза два я даже произносил небольшие речи. Я всегда основательно готовил их, и они обычно встречали одобрение. Поздней ночью я шагал один по тихим дорогам, по которым почти двадцать лет назад гулял с Сюзанной, и бормотал наизусть свою речь. Но в лесу, убедившись, что поблизости никого нет, я часто начинал громко говорить с деревьями и заучивал жесты, подходившие к каждой фразе.

Затем настал день, когда в дом прислали избирательный листок, в котором стояло и мое имя, а немного повыше — имя Шаха. Бетти положила листок возле моей тарелки. Но я лишь мельком взглянул на него и небрежно сказал:

— А, значит, он уже отпечатан!

Но позже, оставшись один, я взял в руки листок, долго рассматривал свое имя и сравнивал с другими. Мне казалось, что каждый здравомыслящий житель города должен отдать голос именно за меня. Любой другой кандидат так или иначе вызывал мое неодобрение: этот был ученый и потому далек от жизни, тот — простой слесарь, у третьего было смешное иностранное имя, так что нельзя было понять, откуда родом его дед или бабка.

Что меня выберут, было мне совершенно ясно; тем не менее я пережил несколько волнующих дней. Во время вечерних прогулок я не раз направлял шаги к ратуше, останавливался на несколько мгновений перед ней и представлял себе, как буду подниматься по этой лестнице в обществе почтенных мужей, как все будут приветствовать меня: «Добрый день, господин городской советник!»