И тут бабушка оказала жителям бесхозного, беззаконного, безымянного поселка неоценимую помощь: она гораздо лучше городского уполномоченного умела считать. Правда, ей, члену семьи изменника Родины, так и не довелось лично вправить мозги полуграмотному снабженцу. Всякий раз, как он появлялся на заимке, ее прятали вместе со всем семейством. Но нашлись в поселке языкастые бабы, делавшие это за нее. Когда надо было закрывать процентовку, по их подсчетам выработка выходила куда больше, чем уполномоченный готов был начислить. Ругались, препирались, сходились на чем-то среднем. И все же благодаря бабушке бабам удавалось выторговать какой-то процент в свою пользу.

Изредка наезжавшим на заимку мужикам бабушка понемногу отдавала на продажу в городах свои драгоценности, хотя это было рискованное занятие: могли спросить, откуда взял. Вырученные деньги, вернее, купленные на них продукты честно делили на всех.

– Подумай, – говорила бабушка Никите, – за столько лет никто нас не выдал, не обманул, слова худого не сказал. Запомни: крестьяне – это соль земли.

Война кончилась, все вздохнули с облегчением. Все готовились к лучшей жизни. Все, кроме бабушки.

– Как же так? – удивлялись бабы. – Война-то небось кончилась, теперь заживем. Мужики говорят, колхозы отменят.

– Вот и в ту войну так было, – говорила бабушка с такой уверенностью, словно сама помнила 1812 год. – Поднялся народ, выгнал француза, ну, думали, теперь послабление будет, крепостное право отменят. А начальство: да как они смели надеяться?! И не дали ни воли, ни конституции. Вот и сейчас так будет, попомните мое слово.

Как всегда, бабушка точно в воду глядела. Колхозы не отменили, а послевоенный голод оказался похуже военного. В городах снижали цены, в деревнях дети умирали от пеллагры[2]. В поселок приехал уполномоченный и реквизировал всех кур (коз предусмотрительно угнали в лес). Половина кур передохла в дороге, но уполномоченный отчитался о проделанной работе.

В сорок восьмом году ушли одна за другой с разницей в месяц обе старушки: Аделаида Эммануиловна и Клара Эммануиловна. Там, на заимке, их и похоронили. Бабушка просила мужиков, приезжавших из города, привозить газеты – хоть старые, хоть какие. Она прочитывала их от корки до корки, анализировала, сопоставляла. И дождалась: свою свекровь и детей она дотянула до пятого марта 1953 года.

Пятое марта она до самой смерти отмечала как второй день рождения. Уже на следующий год из Сибири в европейские города потянулись ссыльные, а потом и лагерники. Бабушка тоже вернулась в Москву, а после Двадцатого съезда занялась реабилитацией деда. Ей выдали на просмотр его дело, и она впервые узнала – своими глазами прочитала! – кто написал на деда донос. Выяснился, как говорили специалисты, и «мотив»: доносчик украл дедову диссертацию и выдал ее за свою. Вот когда вспомнила бабушка свою любимую собачку Муху, отважно лаявшую на врага!

Деда реабилитировали, а бабушка взялась за восстановление его авторства, и эта процедура растянулась на тридцать лет. В комиссии по реабилитации ей сказали: «Это не наш вопрос». Бабушка обратилась в Академию наук, где доносчик и плагиатор (бабушка называла его «мародером»), ставший к тому времени членкором, занимал какую-то административную должность. В академии ее выслушали, но помочь не захотели.

– Зачем ворошить эту старую историю? – убедительно заглядывая ей в глаза, внушал ученый секретарь президиума. – Главное же не имя. Сделано научное открытие, и оно работает на благо народа. Все мы должны служить народу, а под каким именем – это не суть важно. И денег вы не получите. Ну, поймите, нельзя отзывать Государственную премию! Таких и прецедентов-то нет!

– Мне не нужны деньги, – упорствовала бабушка, – но открытие сделал мой муж, и оно должно быть известно под его именем.

– А сколько великих открытий остались безымянными? – с театральным надрывом спрашивал ученый секретарь. – Главное – служить народу.

– Вот и поглядим, кто ему служил, – отрезала бабушка.

Она подала в суд, но у нее даже заявление не приняли.

Тогда она обратилась в газеты. Ее историей заинтересовался один из лучших журналистов того времени, но вмешались высшие силы, и подготовленная к печати статья была опубликована в урезанном виде. В редакции сказали, что «научные подробности не представляют интереса для широких читательских масс», хотя выведенные дедом Никиты сорта засухоустойчивых злаковых культур и винограда широко использовались на Кубани и в Крыму, становясь хлебом и вином уж для самых что ни на есть «широких масс». Доброе имя ученого было восстановлено, но его открытие по-прежнему ему не принадлежало.

Зато благодаря хлопотам журналиста бабушке дали хорошую трехкомнатную квартиру на Новопесчаной улице, в доме, построенном немецкими военнопленными, куда она и вселилась вместе с детьми и свекровью. «Каменный гость» отступил, но только на время. Казнь была отложена.

Одновременно бабушка занималась насущными делами. Она устроилась на работу в редакцию толстого литературного журнала. У нее было двое уже взрослых детей, никогда не посещавших советскую школу. Оказалось, что это не так уж и страшно. Конечно, бабушка не преподавала марксизм-ленинизм, но эту трудность дети преодолели, а по остальным предметам бабушка подготовила их неплохо. Маша и Игорь сдали экстерном школьные экзамены и получили аттестаты. Маша поступила в Первый медицинский, Игорь – в МГУ, на факультет журналистики. Свекровь вскоре после переезда в Москву слегла, и ее пришлось положить в больницу. Уральские приключения сильно подорвали ее здоровье. Не прожив и года в столице после возвращения, она умерла.

Маша, окончив институт, познакомилась с военным врачом, грузином с забавным и каким-то женским на русский слух именем Миндия, и вышла за него замуж. У него была отличная однокомнатная квартира в генеральском доме на улице Викторенко у метро «Аэропорт», и Маша ушла жить к нему. А еще через несколько лет женился Игорь, и у них с женой родился сын Никита.

Никита очень любил тетю Машу и дядю Миндию, но, когда ему было лет десять, дядя Миндия уволился с военной службы: ему давно хотелось вернуться в Грузию. Перед отъездом они с женой прописали к себе бабушку, и она осталась жить одна в большой квартире с альковом и просторной кухней, в которой помещался диван.

Вот к ней-то, благо это было недалеко от дома, и начал убегать Никита, когда родители разошлись, а жизнь с матерью стала невыносимой. Бабушка, недолго думая, предложила ему переселиться к ней. Она уступила ему свою кровать в алькове, а сама ушла спать на диван в кухню. Никита настаивал, что диван в кухне должен достаться ему, но бабушка сказала, что он-то растет вверх и на диване в кухне не поместится, а она – уже вниз, и для нее этот «топчанчик» в самый раз.

Бабушка не оставляла попыток добиться правды для деда, но хрущевская «оттепель» кончилась, наступили «холода», и она решила последовать завету Корнея Ивановича Чуковского: «В России надо жить долго».

Бабушкин час наступил в 1987 году. Для этого пришлось немало потрудиться. Все время возникали непредвиденные осложнения. «Мародер» каким-то боком оказался представителем одной из малых народностей России и ловко этим обстоятельством воспользовался: организовал письма земляков в свою защиту.

– Поймите, – втолковывали бабушке в уже опостылевшем ей президиуме Академии наук, – мы прекрасно понимаем, что он негодяй, но он считается гордостью чувашского народа. Нельзя же ранить чувства сразу стольких людей!

Бабушка – «каменный гость» – была непреклонна. С ней самой тоже не все оказалось в порядке. В свое время она не дала советской власти толком себя репрессировать, и теперь непонятно было, как возместить ей пережитые «неудобства». Она отвечала, что ей ничего не нужно. Главное, восстановить научное авторство деда.

Провели экспертизу его черновиков, сохраненных железной старухой, пронесенных через ссылку, войну и послевоенное лихолетье. Экспертиза подтвердила то, что всем и без нее было известно: метод выведения засухоустойчивых злаков и сортов винограда был разработан Юрием Алексеевичем Скалоном, любимым учеником академика Прянишникова.