США:

Каждая четвертая взрослая женщина в детстве страдала от сексуального насилия.

3–9 % всех взрослых мужчин.

Средний возраст эксплуатируемых детей: 7–11 лет.

Продолжительность преступления (повторные инцесты): 3–5 лет.

Видимо, имеет смысл пояснить понятия «преступник» и «жертва». Эти термины снова и снова используют в литературе, чтобы совершенно определенно указать на чью-либо ответственность за сексуальную эксплуатацию. В женском движении это словосочетание недолюбливают, так как оно указывает на идеологически значимый образ женщины-жертвы. Пассивность и роль жертвы и без этого уже крепко въелись в общественное сознание, поэтому лучше избегать их упоминания в связи с инцестом. К тому же это затрудняет сопротивление эксплуатации и освобождение от роли жертвы. Верно подмечает Дж. Герман: «Инцест относится к преступлениям, за которые взрослый несет всю полноту ответственности. Ярлыки „преступник“ и „жертва“ точно отражают ситуацию, даже если многие защищаются от этого. Применение этих понятий не означает, что сложные человеческие существа низводятся просто до категорий. Мужчина, который сексуально эксплуатирует свою дочь, – это больше, чем просто преступник; идентичность женщины, имеющей сексуальные отношения со своим отцом, складывается не только из роли жертвы»[11].

В Голландии женщины в «Ассоциации против сексуальной эксплуатации детей» отвергают термин «жертва», потому что в ходе общественной работы с организациями обнаружили, что очень быстрое приписывание статуса жертвы позволяет лучше манипулировать ею[12].

Совсем другая критика схемы «преступник – жертва» исходит из семейно-динамического «лагеря». Там считают, что такое простое соотношение не подходит для описания комплексных внутрисемейных отношений, так как каждый член семьи вносит свой противоречивый вклад в динамику инцеста – отец, мать, братья, сестры и сама жертва. Семья представляет собой нечто подобное «коллаборативному единству», чьи эмоциональные дефициты лучше описывает модель «взаимодействия жертвы с жертвой»[13].

В англоязычной литературе распространен термин «выживший» (survivor), потому что в нем отражен активный компонент. Вместо пассивного «терпеть» «выживание» отражает силу Эго. Но немецкий перевод этого выражения – «переживший инцест» – очень неловкий. «Пережить/выжить» создает образ – не такой активный, как английское «to survive», немецкое «überleben» больше ассоциируется с «еще раз-удалось-выбраться-из-этого», с «тем-что-еще-недопережито». Выжить – это бесконечно далеко от того, что составляет полноту жизни. Ниже я рассматриваю эту взаимосвязь более подробно. Здесь я использую термины «жертва» и «переживший инцест» попеременно.

Наша культурная солидарность является основой для понимания инцеста отца и дочери. Важно внимательнее присмотреться к отцовской позиции силы в семье и вдуматься в первоначальное значение понятия «отец семейства» (pater familias). Однако это будет означать прощание с «мифом о дружной семье» как о милом сердцу убежище. Оказывается, именно семья является очагом насилия, как ни странно, защита и безопасность менее всего обеспечена в семье.

Сексуальная эксплуатация способствует социальной изоляции семьи. Семья – это не оазис нежности и уюта, как нам хотелось бы думать.

Разрешите напомнить вам, что слово «familia» первоначально означало людей, находящихся в собственности кого-либо. Семьей, прежде всего, владели как имуществом, и ничто не указывало на родственные связи или происхождение, а напротив, подчеркивало власть и владение отношениями, установленными господином. Слово «famel» означало не больше, не меньше, а «раб», «pater familias» означало не отец семейства, а господин своих рабов. («Отец» означало не родителя, а царя или басилевса, то есть правителя.) Например, в римской и китайской семье патриархальное господство было особенно выраженным, и факты инцестов отца и дочери однозначно указывают, что мы недалеко ушли от тех времен.

Заповеди Талмуда, Библии и Корана стали основой обычая коммерческого брака детей. Выкуп женщины был своего рода торговлей между ее отцом и женихом. Дочь меняла только, так сказать, владельца, будто она была вещью. Совершенным брак становился только тогда, когда девушкой сексуально овладевали. В таком понимании изнасилование являлось не нарушением прав человека, но своего рода кражей имущества у того, кому девушка «принадлежала». В своей книге о сексуальной эксплуатации детей Флоренс Раш тщательно проанализировала эти традиции[14].

Культурная антропология также очень подробно исследует происхождение и функции табу на инцест и в этом свете рассматривает женщину как предмет обмена. Вспоминаются работы Леви-Стросса, который определяет запрет на инцест как правило, которое заставляет отдать мать, сестру или дочь другому мужчине. Если женщина – собственность мужчины, то это правило – для мужчин, оно может быть нарушено лишь мужчиной, так что нарушение табу является преступлением не против женщины, но против мужчины, которому женщина «принадлежит». Снова речь идет о преступлении против собственности.

На этом фоне становится особенно отчетливой специфика отношений отца и дочери, так как незамужняя дочь – женщина в семье, на которую не может претендовать никакой другой мужчина, кроме отца. Голландская феминистка Жозефина Рийнартс разработала эту тему в своих текстах. Незамужняя дочь принадлежит только отцу до тех пор, пока он не должен будет отдать ее другому мужчине, в то время как тетя и племянница недоступны, потому что принадлежат дяде, невестка и внучка – сыну, а мать – своему супругу.

Только незамужние дочери наряду с женой полностью находятся во власти отца, и он распоряжается ими по своему желанию. Это очень напоминает мне рассказ одной из женщин, переживших инцест, о том, как отец угрожал своей жене, которая хотела защитить от него дочь: «Погоди, прежде чем она выйдет замуж, я-таки поимею ее еще раз».

Очень похожим образом Катерина Брэди описывает в своей книге реакцию отца на объявление о помолвке дочери:

«Наконец-то мой отец был готов оставить меня в покое. Теперь нашлось нечто поважнее его сексуальных потребностей: собственность, то есть тот факт, что я принадлежу другому мужчине. Это было нечто, что он мог понять и был очень этим рассержен»[15].

Такие высказывания напоминают нам о крепостном статусе женщины, как это утверждает германское право и прусский государственный закон «сильной руки» (наименование руки в перчатке, держащей оружие), предоставляющий жен и дочерей в полное распоряжение отца[16].

Женщина как собственность и предмет обмена, как объект, не имеющий права на самоопределение, – это не только история и устаревшее законодательство, но и болезненная, снова и снова переживаемая женщинами сегодняшняя реальность. Я также имею в виду порнографию, проституцию, похищение девочек/девушек и принудительные браки.

При взгляде на наших европейских соседей, например на Турцию, очевидно, что реформы Ататюрка 1926 г., официально предоставившие женщинам равные права и закрепившие это в гражданском законодательстве, не имеют ничего общего с жизненной реальностью. До замужества девушка абсолютно подчинена отцу, а после свадьбы – мужу, особенно это распространено в сельских районах. Целостность девственной плевы все еще определяет качество женщины как товара и ее ценность при обмене. При опросе в Стамбульском университете 97 % студентов сообщили, что они не женятся на девушке, если она не девственница; а германские гинекологи, у которых есть пациенты турецкого происхождения, точно знают, что сексуальность является не личным делом пациентки, а семейной темой. Целая плева, залог девственности, становится, таким образом, центральной проблемой гинекологической практики.