— А мне жаль, что вы отказываетесь поддержать меня. Подумаешь! Буря в стакане воды!

— Нет, нет! Только без этого! — энергично затряс Хьювит головой. — Сейчас я много чего добиваюсь, и огласка подобного нам особенно нежелательна.

— Решать, конечно, только вам.

— Правильно. Но могли бы поверить на слово, не вынуждая излишне распространяться.

— Извините. — Я поднялся.

— Ладно, хорошо… так соберите у ребят книги и принесите сюда. Проверьте, все ли сдали, и упрячьте в коробку какую‑нибудь, что ли. Да покрепче заприте. Мне не хочется, чтобы миссис Дьюхерст и ее помощницы натыкались в школе на подобные произведения.

Хьювит снова вернулся к окну. Я вышел, Хьювит обманулся во мне, а он не из забывчивых. В этом я твердо убежден.

В перемену я позвонил домой, но трубку не взяли. Вряд ли Эйлина все еще спит. Но и уходить ей куда? Без машины? Разве что в магазин по соседству. Может, специально не подходит, думает, что звонят Бонни. И наверняка удивляется, куда это тот исчез. Зря я записку не оставил.

К обеду я опоздал. Билл Пайн, преподаватель труда, сидевший напротив, уткнулся в «Глоб», пристроив газету рядом с тарелкой.

— Читали, а? — тираж из‑за конфликта между администрацией и профсоюзами урезали, и газету по дороге в школу я уже не застал. На развороте фотография Бонни и кричащий заголовок: «Звезда футбола и таинственное убийство!»

— О господи! — воскликнул я. — Газеты эти! Уж так подперчат!

— Знаменитость — так терпи. Это оборотная сторона славы.

— Очень свежая мысль. — Пайна я терпеть не мог. Он обожал изрекать заплесневевшие истины, точно свежерожденные перлы собственной мудрости. Чуть что, Пайн резал «правду — матку», зато мнения других воспринимал не иначе как личное оскорбление. Газетное сообщение было коротенькое, главным образом изложение фактов, а в заключение несколько слов о недавней распре Бонни с клубом.

— Во парень! Прямо‑таки невмочь ему жить спокойно, — рассуждал Пайн. Он жадно уплетал картофельную запеканку с мясом, морковью и брюссельской капустой.

— А при чем тут брат, если у соседей случилась трагедия?

— Характерно, что он там оказался, — наставительно изрек Пайн. — В центре событий.

— А для надутых недоносков вроде тебя характерно слюни пускать от наслаждения, когда человека принимаются поносить.

— Что ты сказал? — Пайн ушам не поверил.

— Что слышал. Отцепись. — Я швырнул ему газету через стол. Целить я специально не целил, но подспудно не прочь был угодить в тарелку. Чтоб свалилась ему на колени. Газета шмякнулась в гарнир. Пайн резко отъехал на стуле, порываясь вскочить.

— Эй, послушай! На что ты набиваешься?

Я заставил себя спокойно сидеть. Пайн, не получив ответа, — я даже не глядел на него — перегнулся ко мне, опершись ладонями о стол.

— Я спросил тебя — на что ты набиваешься?

— Отстань, Пайн, — бросил я. — Ступай, стачивай свои стамески где в другом месте.

Я ждал, решится он кинуться или нет. Прикидывал, может, все‑таки стоит встать, но тут сбоку навис Пайкок.

— Что происходит?

— Вон спросите. — Пайн зло махнул на меня.

— Гордон? — оборотился ко мне Пайкок.

— Меня, Джон, уже тошнит от типов, подпускающих шпильки в адрес брата. Вот я и поставил Пайна в известность, что он недоносок надутый, и предложил прогуляться куда подальше.

— Слыхали, да? — возопил Пайн. Он так и мыкался у стола, вид с каждой минутой становился все более жалким. Отовсюду тянули шеи обедающие, стараясь разглядеть из‑за спин соседей, что происходит.

— Ну, хватит вам. Утихомирьтесь. Не место здесь ссоры разводить, — Пайкок успокаивающе опустил руку на плечо Пайна, тот тут же раздраженно скинул ее.

— Чтоб их! Считают себя хозяевами земли! — сказал он.

Я опешил. Обвинение поставило меня в тупик. Что, интересно, такое в моем повседневном поведении посеяло в Пайне затаенную злобу? Так и не додумавшись, я выступил с ответным ударом.

— Что тут удивительного! Стоит взглянуть на соседа напротив.

Вот сейчас, не сомневался я, Пайн мне врежет, но Пайкок перехватил его руку.

— Билл, кончил ленч?

— Пудинга еще не ел, — ответил Пайн.

— Так забирай и пошли за мой стол.

— Я первый сюда пришел.

Я оттолкнул тарелку, хотя к еде лишь едва прикоснулся.

— Пусть сидит. Я ухожу, — встал и двинулся в обход стола. Теперь уже для всех стало очевидно, что в разгаре скандал. Меня провожали взгляды. Пайкок поспешил за мной в коридор.

— Фух. Боялся, что все‑таки подеретесь.

— Ну, Джон, до драки вряд ли дошло бы.

— С чего вспыхнула ссора?

— Я ж сказал.

— Будет вам, Гордон! Не такой уж вы заводной!

— Послушайте, Джон, окажите мне услугу. Передайте Люси, пусть попросит кого‑нибудь провести за меня уроки. Зря я сегодня пришел.

— Нездоровится?

— Эйлина болеет, а я никак ей не дозвонюсь.

— Ну тогда…

— Спасибо, Джон. А Пайн все равно дерьмо. Я уж давно ему собирался это высказать.

— Оба вы люди взрослые, — попенял Пайкок, — уравновешенные. В состоянии взвесить все за и против.

— Ну вы, Джон, не иначе как шутите. Половина здешних мудрецов нашпигованы предрассудками и самодовольством, аж из ушей лезет.

— Подобное поведение для школы неприемлемо.

— Почему? Наоборот, ребята поймут на доступном для них уровне, что ничто человеческое нам не чуждо.

— Нет, Гордон, вы ведете себя неумно.

— Я и не выдаю себя за великого умника. Вы бы возвращались, не то Пайн скажет, что я у вас в любимчиках.

— Я не нуждаюсь, Гордон, в поучениях. Я знаю, как мне исполнять свои обязанности.

— Верно. Извините, Джон. Пошел‑ка я домой.

— Ну так идите, — Пайкок прошел со мной еще немного. — Надеюсь, дома у вас все в порядке. Звоните, коли понадобится моя помощь.

Машина Бонни, оставленная у гаража, виднелась уже от угла. Я вырулил малолитражку на подъездную дорожку и затормозил. В гостиной Бонни развалился в кресле напротив Эйлины, та в свитерке и джинсах примостилась, подобрав под себя ноги, на диване. Они потягивали кофе из маленьких чашечек.

— Хэлло.

— Что это ты в такую рань?

— Телефон не отвечал, вот и решил приехать взглянуть, в порядке ли ты.

— Я два раза снимала трубку, но спрашивали Бонни, и я перестала подходить. — Выглядит неплохо, лицо порозовевшее.

— А ты откуда возник? — повернулся я к Бонни. — Хотя нетрудно догадаться.

— Да забыл у вас шмотки кой — какие, — небрежно обронил Бонни.

— Почему ты мне не сказал, что Бонни от нас уехал, — спросила Эйлина, — и уехать его попросил ты?

— Надоело взывать к каменной стене. С возвращением тебя в мир живых. Кое с кем ты явно еще в состоянии общаться. — Опять, подумал я, не с той ноты взял. Опять Бонни мешает.

— Ну, подыскал теплую постельку? — спросил я его.

— А ты как думал! — Он слегка ухмыльнулся.

— Ты опять герой дня.

— Читал, — Бонни кивнул на «Глоб» на кофейном столике.

— Обедал? — спросила Эйлина.

— Проглотил кое‑что.

— Хочешь еще пожевать?

— Нет, не хочется. А вы ели чего?

— Омлет.

— О вездесущие обрыдлые омлеты! Хвала вам! Без вас хоть пропадай. — Я взглянул на часы. — Ну ладно, стало быть, тут все в порядке, надо возвращаться да работать. — Я сбросил пальто и уселся поудобнее. Домой я ехал, предвкушая, что Эйлина уже не спит, мечтая, что присяду рядом, возьму ее за руки и скажу: «Послушай, родная, я же вижу, ты сама не своя. Что у тебя за горе? Давай подумаем вместе, как выбраться из беды». Но и тут Бонни обскакал меня, перебежал дорогу. Они явно вели задушевные беседы — атмосфера, когда я вошел, была совсем не та, что возникает при легкой болтовне. И краска на щеках Эйлины. Будто досада ее разбирает, что я застал их вдвоем.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Что‑то непохоже.

— Было нормально, пока не явился ты и не принялся подкусывать.