Видно было, что на переделку кафе потратились. На окнах жалюзи, около входной лестницы литые перильца, вдоль стен черный цоколь под мрамор, а стены покрывала дорогая ворсистая обивка красного цвета. Кофе был дорогой, шиллинг за чашку, но она не возражала — за обстановку тоже надо платить, а какой особенно доход получишь от молодых ребят, которые назначают здесь свидание, а потом возьмут одну или две чашки кофе и просидят весь вечер?
Да, она не ожидала, что центр города изменится так сильно: площади и улицы стали шире, а на месте старых тяжелых домов середины прошлого века, которые уже не отвечали новым требованиям торговли, стояли железобетонные коробки. Но здесь время лишь слегка сгладило формы.
Она думала увидеть покрытый травой фундамент, но повернув за угол, увидела теперь, через тринадцать лет все те же остовы семи коттеджей без крыш. Комок подступил к горлу, она остановилась на мгновенье. Когда отсюда уехали жильцы, дома разрушили, чтоб в них не вселились бездомные. Уезжала одна семья за другой, и Маргарет становилось грустно. Сначала Филипсы, те самые, у которых за год до этого грузовиком задавило сына; потом Лоуренсы, у них была хорошенькая дочь, она вышла замуж за полицейского; потом О’Конноры. Этот О’Коннор однажды бегал за своей женой с ремнем по всей округе, вопя, что она гуляет с рыжим сборщиком аренды.
Потом прислали нового сборщика, миссис О’Коннор стала мрачной и злобной и вообще не желала разговаривать с мужем. Больше всего Маргарет огорчилась, когда уезжала миссис Уилсон. Миссис Уилсон ухаживала за матерью Маргарет, когда та заболела, и любила Маргарет, как дочь. Именно она сказала Маргарет, что та должна мужаться, потому что матери очень плохо и станет лучше, когда она уйдет на небо, к богу. С миссис Уилсон можно было говорить о матери, и память оставалась живой. Когда миссис Уилсон уехала, говорить стало больше не с кем. Отец никогда не заводил таких разговоров, и если вдруг в какой‑то момент Маргарет не могла вызвать в памяти образ матери, ее охватывал испуг и отчаянье. Ей казалось, что как только она забудет облик матери, то потеряет ее навеки, поскольку память была единственной тоненькой ниточкой, которая все еще удерживала мать на земле. Потом уехали все семьи, они остались последними. Разоренные дома стояли печальные и пустые. Пол покрывал мусор, со стен обсыпалась штукатурка, и стены казались странными картами каких‑то огромных незнакомых континентов. А работу по уничтожению их дома сделал за рабочих маленький мальчик со спичками.
В тот вечер отец и Лаура пошли в клуб, а Маргарет должна была накормить малышей и уложить спать. Она уже привыкла к этой своей обязанности, но в долгие летние вечера дети никак не хотели угомониться. Сначала поссорились из‑за клубничного джема, и дело кончилось тем, что она отшлепала Питера, зачинщика, а он, пытаясь подыскать слова, которые выразили бы всю его ярость, выпалил: «Вот попробуй еще ударь, я на тебя написаю». Она держала на руках Анджелу и поэтому не могла дотянуться до Питера, чтоб ему добавить, и он беспрепятственно убежал.
Стоял теплый вечер, ветерок доносил кисловатый запах тлеющего мусора, где‑то на другом конце улицы, наверно, горела урна. Косые лучи заходящего солнца, прорезав сероватую дымку, закатным золотом заливали город. Прямо за коттеджами начиналась немощеная пыльная дорога. Питер, перегнувшись через забор, кидал тут камешки в сад перед домом, что стоял внизу: склон был такой крутой, что черепичные крыши нижнего ряда оказывались почти на уровне их улицы.
— Питер, пошли домой, — позвала она. — Спать пора.
Он не откликнулся и продолжал кидать камешки. Тогда она, увязая в дорожной пыли, побежала к нему и, хоть он сделал попытку вывернуться, успела его схватить.
— Сколько раз тебе говорили не кидать камни, вот разобьешь окно или попадешь в кого‑нибудь, тогда у всех нас из‑за тебя будут неприятности!
Хохоча, он все‑таки пытался выскользнуть из ее цепкой хватки. Тогда она взяла его за ворот старого, обтрепанного свитера и потащила к дому.
— Пора спать, а будешь хулиганить, я тебе задам как следует.
— А я папе пожалуюсь.
— Ну и жалуйся. Он тебе еще добавит за то, что ты не слушаешься.
Мальчик замолчал, перестал сопротивляться и послушно пошел к дому. Он знал, что ему не взять верх над сестрой. Вечерами отец и Лаура часто уходили в кино или в кафе, Маргарет оставалась с младшими, и жаловаться было бессмысленно: любое неподчинение ее власти лишь влекло за собой возмездие.
— Марджи, а сказку расскажешь? — спросил он,
— Будешь слушаться — расскажу, а будешь опять безобразничать, ничего рассказывать не буду.
— Я буду хорошим. Расскажи о великане, который все глотал и глотал, а потом Джек влез на бобовый стручок, убил его и отнял все золото.
— А может, другую? Ты эту уже знаешь наизусть.
— Нет, мне нравится эта. Расскажи.
Когда он о чем‑нибудь жалобно просил, она не могла устоять. Пухленькая Анджела с золотыми волосами всегда привлекала всеобщее внимание. Маргарет, конечно, любила ее, но любимчиком у нее был Питер, худенький мальчик с очень бледным лицом; казалось, он всегда недоедает. Когда в него вселялся чертенок, он мог довести до белого каления, но потом его милое раскаяние способно было сразу растопить ее сердце.
Она переодела детей в ночные рубашки. У Анджелы была застиранная фланелевая сорочка, доходившая ей только до колен. Сейчас еще ничего, но осенью, конечно, нужна будет рубашка потеплее. Всем им нужна новая одежда. Свитер у Питера весь в дырках, а штаны столько раз латались и чинились, на них буквально нет живого места. Да и у нее самой протерлась подошва на одной туфле, а платье стало таким тонким от бесконечных стирок, что вот — вот протрется до дыр.
Лаура, не любила стирать, она вообще не любила заниматься домашним хозяйством. В этом, как, впрочем, и во всем другом, она была полной противоположностью матери. В семье никогда не было избытка денег, а сейчас их стало еще меньше. Перед тем как выйти с отцом в город, Лаура пудрилась, красила губы и примеряла перед зеркалом очередные новые сережки. Но раньше был в доме скромный уют, теплота и готовность починить, прибрать, а теперь постоянные жалобы Лауры на то, что ей с утра до вечера приходится убирать и чистить за сворой мерзких и чумазых детей. Маргарет очень не нравилось, когда ее называли чумазой девчонкой, потому что, придя из школы, она только и занималась чисткой и уборкой. Пока она еще не умела как следует штопать, но была совершенно уверена, что, когда научится, и эта работа перейдет к ней. И потом разве она не сидела с Анджелой и Питером по вечерам, позволяя тем самым Лауре выходить в город с отцом? А ведь все другие женщины сидели дома.
Она быстро протерла детям лицо и руки влажным полотенцем и уселась вместе с ними в отцовское кресло.
— О великане, Марджи, — сказал Питер, — о великане, и все! Ты обещала.
— Ладно, я расскажу вам о великане.
— Как Джек увидел, что он спит, убил его колуном и забрал все золото.
— Погоди, мы до этого еще не дошли. Ишь какой кровожадный.
Питер уютно устроился между ручкой кресла и Маргарет.
— А мне очень нравится это место.
— Ну, слушайте, — начала Маргарет. — Жил — был мальчик по имени Джек, а жил он со своим дедушкой в густом — густом лесу. Дедушка был дровосек, он рубил деревья и колол их на дрова, для того чтоб заработать на жизнь себе и бабушке. А у Джека был огород, и он выращивал в нем разные — разные овощи.
— Однажды, — затараторил Питер, — он пошел в деревню, и один человек дал ему особое семечко, Джек его посадил, а когда проснулся, то увидел огромный стебель, который вырос до самых облаков. Я это все знаю. Давай рассказывай, как он вошел в замок и увидел там великана.
— Какой ты нетерпеливый, — сказала Маргарет, — я буду рассказывать все по порядку или вообще ничего не буду рассказывать. Вот посмотри, — она почувствовала на плече тяжесть от другой белокурой головки, — Анджела уже спит, так что сиди и слушай.
