Меня оставили в лабиринте без особых церемоний: просто завязали глаза и заставили какое-то время идти вперед. Сначала был небольшой спуск, потом несколько поворотов. Мы остановились. Я немного подождал, прислушался и понял, что остался один.

Сорвав с глаз повязку, я ничего не увидел, меня окружала непроницаемая темнота. Я обшарил первую из бессчетного числа пещер лабиринта и нашел факел, обещанный мне Дедалом. Затем я подобрал два крупных камня, зажег от них немного сухой травы, а от нее — факел.

Первым делом я избавился от кинжала, бросив его в одном из переходов. Каким бы ни был Минотавр, я знал, что не смогу справиться с ним при помощи этого жалкого оружия. По правде говоря, мысль о том, чтобы отнять у него жизнь, пугала меня гораздо больше, чем мысль о собственной гибели. Да и вообще, зачем мне было выбираться из лабиринта? Я по-прежнему владел секретом, за который на Крите с меня могли спустить шкуру, а возвращение в Дельфы было равносильно смерти.

На всякий случай я попробовал разыскать следы солдат, заведших меня сюда. Бесполезно: эти люди отлично знали свое дело, а я никогда не был хорошим следопытом. Так куда бы мне пойти? «Если ты знаешь путь в Магог, найдешь дорогу и в лабиринте». Знал ли я на самом деле путь в Магог? Нет. По крайней мере не так, как дорогу в Дельфы, дорогу в Афины, дорогу Дня. Чтобы попасть в Магог, я искал башню, но ведь одного этого недостаточно. Ахейцы в одиночку никогда не могли добраться до башни, хотя и видели ее расплывчатый силуэт. Чтобы попасть в Магог, я просто шел куда глаза глядят и думал, что хочу туда попасть. Хотел ли я выйти из лабиринта? Что ж, атмосферу этого места приятной назвать можно было лишь с большой натяжкой. Я выбрал первый понравившийся мне проход и зашагал вперед, разгоняя мрак светом своего факела.

Я понял, что не хочу выйти из лабиринта, когда миновал пятую по счету пещеру и успел пройти гораздо больше, чем нужно было, для того чтобы найти выход. Войдя в один из наклонных, плавно изгибающихся коридоров, я вдруг ощутил его присутствие и чуть не умер от страха. «Скорее всего, он движется быстро, как паук в паутине», — так сказал мне Дедал. Я уже достаточно знал о лабиринте, чтобы понимать, что поспешное бегство может помочь скрыться, а может и вывести меня прямо к преследователю. Как ни странно, я не ощущал никакой угрозы. «Вот оно как, — подумал я, — его присутствие внушает не ужас, но спокойствие. Наверное, так мух успокаивает присутствие паука».

Я неспешно отступил и вернулся в последнюю пройденную пещеру. Затем воткнул факел в пол, прислонился спиной к стене и стал ждать.

Я не услышал никакого шума, даже шагов. Порыв ветра чуть было не потушил факел. За ним последовал еще один, более сильный, и огонь погас. Я обругал себя за то, что воткнул факел так далеко от себя. Затем подумал, что, может быть, еще успею нашарить его и вновь зажечь, но тут же отбросил эту идею. Мне не хотелось умереть во время тщетной попытки зажечь свет. Кто знает, может, в темноте монстр покажется менее страшным, а смерть — более сладкой?

Время потекло медленно. Внезапно я почувствовал исходящее от тела чудовища тепло. Он сидел прямо напротив меня, я мог слышать его дыхание. Глаза монстра блестели в темноте, словно кошачьи. Рядом с ним было тепло, от него исходил легкий, но очень знакомый запах. Когда он заговорил, сердце мое готово было выпрыгнуть из груди.

— Рядом с тобой тоже очень уютно, хоть ты и боишься смерти.

Это был голос Ариадны. Я погладил ее длинные волосы, мне казалось, что я даже могу разглядеть ее силуэт. Я приблизил к ней свое лицо. Я не хотел целовать ее, лишь почувствовать ее запах.

— Ты шел прямо к центру, — сказала она. — С тех пор как ты вернулся с войны в Аттике, я перестала тебя понимать. Ты что, хочешь убить себя?

Даже темнота не могла уберечь меня от ее чар.

— Смерть, — сказал я, — единственный выход для того, кто не хочет принять судьбы, уготованной ему Богиней.

И тут она меня поцеловала. Ее второй поцелуй был столь же болезненным, как и первый. Я слишком долго ждал его.

— Что ж, если ты выбрал смерть, — сказала она, — ничто меня не удерживает. Я не хочу, чтобы ты спал, когда я стану делать это.

Она вцепилась в мою шею, и я почувствовал, как ее зубы пронзают кожу. Мое тело, скрытое тьмой лабиринта, взорвалось фонтаном крови, и я наконец познал истинную цену любви Ариадны. Мне никогда не забыть этого жгучего, невыносимого, мучительного удовольствия, ее страсть всегда будет преследовать меня во снах.

Я проснулся от света зажженного факела. Ариадна подождала, пока я встану, и направилась к одной из галерей. Мы спускались вниз по спирали, так же, как и в Магог, и с каждым шагом воздух казался все более разреженным, к тому же нас окружал резкий и неприятный запах. Я понял, что мы приближаемся к узнику лабиринта. Словно в подтверждение моих мыслей, прозвучал долгий и протяжный животный крик, скорее жалобный, чем пугающий.

Пещера Минотавра по своим размерам не отличалась от остальных, но из нее был только один выход. Когда мы вошли, Астерий стыдливо спрятал лицо, защищая глаза от света факела.

— Привет, братишка, — сказала ему Ариадна.

Астерий был громаден, примерно в два человеческих роста, и в свете факела мне показалось, что вся его кожа такая же черная, как бычья шкура на голове. Останки тех, кто стал жертвой Астерия, густо устилали пол, превратив пещеру в подобие склепа, а тряпки, кости, экскременты, кишащие насекомыми, и крысы тем более не добавляли этому месту уюта. Ариадна подождала, пока я усядусь в уголке, и погасила факел.

Астерий заговорил:

— Только ты приходишь ко мне, сестра. Да благословит тебя за это Богиня. И все же всякий раз, когда я слышу твои шаги, мне кажется, будто приближается моя смерть. Почему?

Я никогда не видел его раньше, и мне было трудно поверить, что такой глубокий и красивый голос может принадлежать столь причудливо изуродованному существу. Ариадна не ответила. Я представил, как она сидит рядом с ним, может быть, даже обнимает его.

— Это он, тот воин, что должен помериться со мной силами?

— Меня зовут Полиид, и я не воин. Я всего лишь музыкант.

— Тогда, Полиид, возможно, ты сможешь понять этот лабиринт, услышать его бесконечную мелодию. Вся моя жизнь здесь наполнена музыкой: музыкой подземных потоков, музыкой звездного неба, которого я никогда не забуду, музыкой танца планет, их спокойный бег навсегда запечатлен в контурах этих подземных галерей… Ты знаешь, что еще ни один человек не вышел живым из лабиринта, с тех пор как я здесь?

Я не стал отвечать на этот вопрос. В любом случае, даже если мне предстояло умереть, смерть моя уже была куда как слаще, чем я мог себе представить.

— Иногда я разговариваю с моими жертвами. Это помогает им меньше бояться смерти. Это очень интересно, говорить с тем, кто знает, что скоро умрет. Он забывает обо всех своих прошлых горестях: им овладевает абсурдная, иррациональная, необузданная жажда жить. Она настолько сильна, что некоторые женщины добровольно отдавались мне, даже не прося, чтобы я оставил их в живых, хотя втайне и надеясь на это. Они учились любить монстра, а я — любить и пожирать, пожирать то, что любишь. Когда они обнимали меня, я на какое-то мгновение становился частью их красоты. Во мраке любви я так же красив, как и они, я заражаюсь человеческой прелестью, а они — получают частичку моей животной красоты или открывают свою собственную, внутреннюю.

Здесь, в сердце лабиринта, зов плоти объединяет нас, но подлинное единение приходит, только когда я пожираю их. Вкус человеческого мяса лишь поначалу был мне отвратителен, а теперь я не променяю его ни на одно из яств, которые успел попробовать за свое короткое детство. Люди гораздо вкуснее крыс или собак, случайно оказавшихся в лабиринте. У вкуса человеческого мяса есть множество оттенков, так же как и у разлагающейся плоти, чей запах так волнует тебя, музыкант Полиид.