Соколов замолчал, пытаясь описать то, что описать невозможно. Тут ему могла бы прийти на помощь Элизабет Маршалл Томас: в «Племени тигра» она пишет, что в африканской саванне вслед за раскатом грома неизменно раздается львиный рык. Какой еще зверь, кроме льва, тигра или кита, может ответить Природе на ее языке?
«Я попробую объяснить на примере, — продолжал Соколов, тщательно подбирая слова, чтобы передать свои ощущения как можно точнее. — Любая мелодия основана на семи нотах, но одни мелодии вызывают в вас чувство радости, другие — печали, третьи — страха. Так вот, от того звука кровь стыла в жилах, а волосы вставали дыбом. Это был голос приближающейся смерти. Услышав его, я подумал: тигр замышляет убийство. Однако я стоял к зверю спиной, в ушах свистел ветер, и я не сразу понял, что своей жертвой он выбрал меня».
От Соколова также ускользнуло и то, что рядом находился не один тигр, а двое. У самки, по следу которой он шел, была течка, и это привлекло внимание крупного самца. С ним-то и столкнулся Соколов. Феромоны, которые тигрица выделяет во время течки, доводят самцов до исступления, и встреченный Соколовым тигр не был исключением: он изнемогал от похоти. Скорее всего, до этого ему пришлось биться с другим самцом за право обладать самкой, и он предвкушал награду: если тигрица принимает ухаживания самца, они могут совокупляться по двадцать раз на дню в течение недели и более. После стремительного и шумного спаривания самка иногда разворачивается, чтобы от души съездить кавалеру по морде. С человеческой точки зрения трудно судить, является это знаком раздражения или проявлением тигриной привязанности.
Вероятно, заметив Соколова, тигр увидел в нем соперника, угрозу или просто препятствие на пути к вожделенной цели, но к тому моменту, когда Соколов осознал свою ошибку, было уже слишком поздно. «Тигр снова зарычал, — вспоминает он. — Я увидел его метрах в тридцати пяти — он бежал на меня. Слово „страх“ не передает и малой толики того, что испытываешь в такой момент. Это животный ужас — ужас, который у каждого в крови. Во мне тогда что-то сломалось: я впал в ступор, оцепенел. У меня в голове осталась только одна мысль: сейчас я умру. Я очень ясно понимал, что ко мне приближается смерть».
Тигр преодолел разделявшее их расстояние за считанные секунды. Последнего прыжка Соколов даже не видел. «Я сделал шаг назад, — рассказывает он, — и на мгновение закрыл глаза: нервы сдали. Говорят, в критической ситуации у человека перед глазами вся жизнь проходит. Со мной такого не было. Я вспомнил Сергея Денисова — растерзанного тигром охотника, и в голове пульсировала только одна мысль: пусть тигр убьет меня сразу, чтоб долго не мучиться.
Тигр повалил меня на землю и вцепился зубами в левое колено. На мгновение наши взгляды встретились: его глаза горели, уши были прижаты назад, я видел его зубы… И мне показалось, что в его глазах мелькнуло удивление, словно он увидел не то, что ожидал. Он кусал меня снова и снова. Слышались хруст и треск ломающихся костей. С таким звуком рвется грубая, толстая материя. Он впился зубами в мою ногу, как собака, и мотал головой из стороны в сторону. Боль пронзила меня насквозь. Он поедал меня живьем, а мне нечем было остановить его».
В этот момент сознание Соколова словно переключилось в другой режим: тучи страха рассеялись, уступив место другой эмоции, примерно так же, как это произошло с Джимом Вестом, когда он услышал, что медведь напал на его собаку. «Я разозлился, — признался Соколов. — Какой-то инстинкт заставил меня с размаху ударить тигра в лоб, промеж глаз. Он зарычал и отпрыгнул. Тут ко мне на выручку подоспел мой напарник».
Глубинный древний инстинкт самосохранения вернул. Соколову самообладание и заставил нанести удар, который в свою очередь привел в чувство и тигра. У зверя ведь не было причин злиться на человека, просто тот оказался не в том месте не в то время. Впрочем, для Соколова все только начиналось. «Едва тигр ушел, я осознал, что кости у меня переломаны, мышцы и связки разорваны в клочья».
И все же никакие физические страдания не могли сравниться с болью, пронзившей его сердце. «Я провел столько времени в тайге, — сокрушался он. — Я любил тайгу, она была моим домом. Я относился к ней как к живому существу. Никогда не нарушал ее законов, ни разу не убил ни одной твари, которую не следовало убивать, не спилил ни одного деревца без нужды. И все-таки тигр напал на меня. От этого было так горько, словно меня предала родная мать».
Андрей Почепня, должно быть, чувствовал то же самое.
Положение Соколова было плачевным: смертельно раненный, он лежал в глубоком влажном снегу, от ближайшего жилья его отделяли многие километры, а рядом находился только неопытный напарник. Рации у них не было, а о том, чтобы выбираться пешком, не могло быть и речи. Нога была сломана в колене и повреждена так сильно, что вывернулась наоборот, словно у кузнечика; из нее хлестала кровь. Напарник Соколова наложил ему жгут и завернул раненого в спальный мешок. «Я его попросил: Володя, наруби сосновых веток, собери дров, разведи огонь и беги за помощью. Он отдал мне все, что у него было, включая свой рюкзак, свитер и немного шоколада, и ушел. Еще оставил сигарет — целую пачку. Я всю ее скурил в первые же полчаса».
К тому времени уже было около трех пополудни. Поднялся сильный ветер, стремительно холодало, мокрый снег начал замерзать. Солнце село, и наступила темнота. Соколов беспомощно ждал в полном одиночестве; шли часы, куча хвороста для костра подходила к концу, а никто так и не пришел. До ближайшей дороги было пять километров, а до исследовательской базы — еще пятнадцать. Несмотря на наложенную повязку, раненый терял много крови, из-за чего температура тела быстро понижалась; он замерзал. Непостижимым образом ему удавалось оставаться в сознании — вероятно, причиной тому была пронзительная боль. В одиночестве, страдая от кровопотери, корчась от холода и невыносимой боли, он провел всю ночь. Его и без того плачевное положение усугублялось тем, что тигры могли в любой момент вернуться. «Мне хотелось потерять сознание, чтобы не чувствовать больше этой боли, — рассказывал он. — К трем часам ночи стало очевидно, что за мной никто уже не придет».
Это был второй круг ада для Соколова; предстояло пройти еще по меньшей мере семь. Как он ни старался, отключиться удавалось лишь время от времени на несколько минут, а потом сознание вновь начинало биться в страхе и ужасе. Судьба напарника была ему неведома, и Соколов в отчаянии рисовал себе ужасные картины. Воображая, как Владимир сорвался с высокого обрыва и разбился, он окончательно пал духом. «Я человек неверующий, — говорил Соколов, — но в тот момент я молился: Господи, прими мою душу, прекрати мои мучения. Всю ночь я метался между жаждой жизни и предательским желанием умереть. Решил терпеть до полудня. Если к тому времени никто не придет за мной, достану нож и вскрою себе вены — вот какие мысли бродили в голове».
Тем временем у напарника Соколова тоже не все шло гладко. Он благополучно добрался до дороги, но когда пришел в ближайшую деревню, никто из местных жителей не согласился ему помочь, и он был вынужден отправиться дальше, на базу. Там он сумел собрать группу из нескольких человек и раздобыть гусеничный трактор с прицепом для сена, но хлопоты затянулись до пяти утра. Усевшись в прицеп, спасатели отправились в долгий обратный путь. Но на холм, где остался Соколов, даже трактору было не по силам вскарабкаться, так что последние пару километров пришлось идти пешком и тащить за собой носилки. Они нашли Соколова только около девяти. К тому времени он уже провел восемнадцать часов в полном одиночестве, балансируя на грани между жизнью и смертью. «Пока я находился в том подвешенном состоянии, — вспоминал он, — мой организм понимал, что должен бороться за жизнь, а я должен оставаться в сознании. Я знал, что, кроме себя самого, мне рассчитывать не на кого. Но стоило мне увидеть знакомые лица, последние силы покинули меня. Накатила страшная слабость, во рту пересохло. Я заплакал.
