Доктор во время еды уронил миску в воду, миска поплыла по волнам, далеко отстала от нас. Вдруг на берегу какой-то старик садится в лодку, догоняет миску в течение двадцати минут и продает ее доктору за один рубль. Обратно тянет лодку по берегу.

В прошлом году на последнем пороге разбился плот. Из сорока человек восемнадцать утонуло. Плотовщик показал нам остатки разбитого плота.

Великолепны пейзажи Бии. Горы отступают, замечательные луга, березы как пальмы; местность ближе и понятнее.

В лесу, на обрывистом берегу Бии, переночевали в каком-то огромном совершенно новом бараке, сладко пахнущем душистой смолой. Устроился прямо на голых досках и мгновенно заснул. Утром взял альбом и пошел по берегу реки — места на редкость живописные.

Богатая кержацкая деревня, огромные рубленые избы. Спросил у проходившего мимо мужика, нельзя ли в деревне купить молока. Он зло помолчал и сказал с расстановкой, что молока никто не продает, самим не хватает. Я выбрал место и стал рисовать. Крестьянин вернулся, долго стоял и смотрел, как я рисую, потом ушел, ничего не сказав. Вернулся с крынкой густого холодного молока. Деньги взять наотрез отказался.

Погода с утра прекрасная, порогов больше нет. Бия широкая, спокойная, с красивыми низкими берегами. Большие богатые сибирские деревни. Коровы стоят по брюхо в воде. Вечером остановка в Усть-Урде.

Пошел за продуктами в большую коммуну им. т. Конопко. У ворот на высоком постаменте скульптура почтальона. В клубе пересмотрел газеты и журналы за май месяц.

Утром подъем в три часа. Слабый бледный рассвет. Плыть хорошо. Вдруг плот задрожал, загромыхал — мы сели на мель на довольно быстром течении. Пришлось всем лезть в воду.

Нам сегодня не везет: поднялся сильный встречный ветер. Очевидно, в Бийске сегодня не быть.

Приятно чувствовать землю под ногами.

К вечеру сели на плот, плывем до глубокой ночи. Дождь, радуга, огненный закат.

На берегу сплю, как убитый до рассвета.

Сегодня в девять часов в Бийске. Взяли билеты на час ночи до Новосибирска. У меня с доктором каюта первого класса. У пристани наш пароход. Большой, красивый сибирский пароход, весь иллюминирован и украшен флажками.

Ночью сильный туман. Пароход стоит.

Встал рано и вышел на палубу. Туман мало-помалу рассеивается. Приказание капитана по рупору. Свисток. Снимаемся с якоря.

Обь необъятная. Большие волны от парохода. Встречный пароход, нам машут руками.

Завтракал в салоне поросенком. Официанты — «морские пираты». Вышел на верхнюю палубу, из кают-компании доносятся звуки рояля, танцуют фокстрот. Буржуазное настроение. По палубе гуляют «брони» и командированные. Чистота и порядок на пароходе безукоризненные. Явно выраженная иерархия от первого до четвертого класса.

Обь необыкновенной ширины. Мели, островки — плывем с большими остановками. Обмеряют воду с двух сторон длинными шестами.

Перед поездом мечтаю как следует выспаться.

Я еду домой, лежу на верхней полке прямо на голых досках, под головой мешок с зубным порошком, бритвенный прибор и тетрадка путевых заметок. На мне повидавшие виды ботинки, брюки и рубашка с засученными рукавами. Все остальное или пропало в пути, или уворовалось в общежитиях.

Пассажиры на меня косятся и, по-моему, установили вокруг меня круглосуточное дежурство. Заходил в купе милиционер и молча меня разглядывал, потом ушел ничего не сказав и еще долго беседовал с проводником. Этим все и закончилось.

Поезд тихо движется вдоль перрона. Громкие голоса, радостные восклицания.

Москва! И Таня меня встречает с полевыми цветами, в голубом платье.

В изобразительном искусстве тридцатые годы прошли в борьбе с формализмом, в борьбе против авангарда двадцатых годов, влияний западных школ, главным образом французской, экспрессионизма немецкого толка и со всем тем, что подпадало под определение искусства буржуазного. Одной из задач этой борьбы было обобществление «частного сектора» в искусстве. Стремление создать язык всеобщий, всем понятный, который оформлял бы, пусть в форме упрощенной, те требования, которые тогда предъявлялись к искусству.

Весной тридцатого года в последний раз за мной закрылась дверь Вхутеина, годы учения остались за порогом.

Было очевидно, что нам, молодым живописцам, будет трудно найти применение нашей живописи, той живописи, которой мы научились. Борьба за живописные ценности и была для нас главным содержанием. Эта борьба была изнурительной, конца-края которой не было видно.

Работы по специальности для нас почти не было. Надо было встать на учет биржи труда работников искусств, что было необходимо и социальной позиции ради.

На Рождественке, в большом длинном доме бывшего Немецкого клуба, на втором этаже, биржа труда. Пожилые актрисы без театра, конферансье и эксцентрики, возбужденный говор и деланный актерский смех. Народу много, занял очередь. Встал на учет и получил трудовую книжку. Объяснили, что должен буду подавать фининспектору декларацию на каждый мой заработок, как кустарь-одиночка. Все это представлялось мне достаточно унизительным.

Мне тогда казалось, что живопись вообще не нужна в отличие от графики, искусства быстро откликающегося на запросы времени.

В конце двадцатых, в начале тридцатых годов многие художники-станковисты обратились к книжной графике. Известные мастера стали работать в детской книге, и за этот короткий период были созданы совершенно неповторимые книги для детей. Это было не только искусством книги, но и искусством в широком смысле этого слова.

В Москве в детской книге работали: В. Фаворский, Н. Купреянов, Лев Бруни, Д. Штеренберг, А. Дейнека, Ю. Пименов, Андрей Гончаров и другие.

Скромно одетые, эти книги, такие новые и привлекательные, произвели на меня большое впечатление.

Я и художница Таня Лебедева представили на художественный совет детской редакции ОГИЗа листы книжки-картинки «Цирк», выполненные в технике коллажа. Рисунки понравились, и нам предложили проиллюстрировать рукопись М. Гершензона «Товарищ Метр» — фантастический рассказ о забавном плавании на корабле юнги высотой в метр.

«Товарищ Метр» был нашей первой книгой, никакого опыта ни в иллюстрировании, ни в оформлении книг у нас не было. Мы принялись за работу с отвагой первооткрывателей.

Нам тогда нравился французский художник Дюфи с его красочной жизнерадостностью, с него и начали. Мы с наивным простодушием занимали у Дюфи некоторые его декоративные элементы: медуз, яхты, облака и белые гребни волн, украшая этим набором полосные тоновые рисунки, как раньше типограф украшал книгу набором готовых линеек и виньеток.

После книги «Товарищ Метр» мы проиллюстрировали две книги А. Ивича о научно-техническом прогрессе того дня: «Хитрые машины» (цветную) и «Приключения изобретений».

В этих двух книжках рисунки были лишены всякой научной достоверности, да этого тогда совершенно не требовали ни редакция, ни писатель. Считалось, что рисунки прежде всего должны возбудить творческую фантазию ребенка, вызвать у него интерес к науке и технике, в которых он сейчас все равно понять ничего не может, а подлинный интерес придет позже, и тогда в его распоряжении будут другие книги. Рисунки не отвечали никаким требованиям академической правильности, на это мы и не претендовали.

В то время довольно широкое распространение получили идеи «инфантилизма», особенно у художников, работавших в дошкольной детской книге. Думали, что приближение к детским представлениям о действительности облегчит детям понимание окружающего их мира. Привлекательность «инфантилизма» для нас, молодых художников, заключалась в большей свободе интерпретации, подражании детскому рисунку с его яркой выразительностью и красочной декоративностью.