не знаю до сих пор.

По когда игра слов претендует на гражданственное обобщение, это сразу звучит

фальшиво:

Я подкуплен

Маяковским,

и Светловым,

и землей,

в которой (? — Е. Е.) сбудутся

стихи!..

...Я подкуплен

кровью павших в сорок первом...

В лучших стихах Р. Рождественского: «Дрейфующий проспект», «Нелетная

погода», «Дочке», «Жил да был человек маленький» — язык живой, богатый разговор-

ными интонациями, и хотелось бы, чтобы именно эти стихи определили дальнейшее

развитие поэта.

Иногда вне языка оказываются произведения поэтов вовсе не по причине малой

одаренности или спешки. У Беллы Ахмадулиной — врожденное чувство слова. Мало у

кого из современных поэтов такая тонкая, кружевная ткань стиха. Но постоянное

стремление к обязательной утонченности, даже когда содержание требует более

простой, обиходной формы, иногда приводит Ахмадулнну к полному несовпадению

высокопарности слога с незначительностью содержания.

Грипп в октябре — всевидящ, как господь.

Как ангелы на крыльях стрекозиных,

слетают насморки (!—Е. £.) с небес предзимних

и нашу околдовывают плоть.

Если языковые просчеты многих поэтов от чрезмерной упрощенности словаря, то

здесь налицо языковый просчет от чрезмерной усложненности. Право, стоило ли в

такой трагически возвышенной интонации писать о квартирном душе:

Под гильотину ледяной струи

с плеч голова покорно полетела.

О умывальник (? — Е. £.), как люты твои

чудовища (? — Е. Е.)—вода и полотенце.

Замечу, что та же самая возвышенная интонация совершенно естественна в таких

великолепных стихах Ахмадулиной, как «Сказка о дожде», «Озноб», «При

156

298

ключсние в антикварном магазине», ибо исходит из содержания.

Несоответствие языка и темы стихотворения иногда доходит до казусов. Вот,

например, стихи Ф. Чуева:

Мне б не хватило воли

и терпенья...

И за меня сейчас

проходишь ты В чужой стране реальным воплощеньем Моей большой, нетронутой

мечты.

О чем это? О некоей тайной любви к женщине? «Я вас любил, любовь еще, быть

может...»? Но автор снимает покров загадочности:

Открою тайну:

В детстве каждый вечер (! — Е. £.), С газетою взобравшись на кровать, Я вслух

читал ооновские речи: Мне так хотелось дипломатом стать!

Таким образом, выясняется, что стихотворение посвящено советскому дипломату,

работающему за рубежом, которому завидует автор. Что ж, тема интересная, но она

доведена до комического звучания из-за сенти-ментально-романсовой интонации.

Борясь против мещанства, В. Фирсоз так разоблачает его апостола:

И брюнет волосатый (! — Е. Е.) с лицом

Аполлона,

Взяв под локоть ее,

не спеша удаляется прочь...

Что же предлагает В. Фирсов, какую положительную программу борьбы с

мещанством?

Вот взять бы этих девочек за город, Но без гитар, без сигарет, без вин. Чтоб поняли,

Как мир предельно молод —

Без жалких песен и чужих седин...

Программа борьбы с мещанством, выраженная таким языком, не убеждает,

но скорей пастора- j живает.

300

Виктор Соснора опубликовал книгу «Всадники», являющуюся попыткой

интерпретации наследия Киевской Руси. Автор предисловия А. Лихачев считает, что до

Сосноры «в нашем поэтическом отношении к Киевской Руси... господствовали штамп

и трафареты, созданные А. К. Толстым». Не будем спорить, обратимся к Сос-норе.

Я бы понял автора, если бы, исходя из законов древнерусского языка, используя

фольклорные интонации, он попытался решить в этой книге проблемы, волнующие

современников. Я бы понял автора, если бы он поставил перед собой задачу, не

сбиваясь на былин-ность, рассказать об истории Киевской Руси современным языком.

Я бы понял автора и тогда, если бы он гармонически соединил лексику историческую и

лексику живую, но ничего этого не произошло.

Печенег шел на Русь,

в сталь

и мех наряжен. Только не подобру

шел —

с ножом

па рожон,

Не слабей и не трус, —

получился просчет...

И кочевнику Русь

обломала плечо.

Полная словарная эклектика. Слово «слабей» — из «лабухского» жаргона, да к тому

же напоминает «ба-бец». «Получился просчет» — вопиющий бюрократический оборот,

несовместимый с эпичностью замысла. Русь, обломавшая плечо (!) кочевнику,—

неуклюжесть, попахивающая неграмотностью. Рифма «на Русь» и «подобру» отдает

издержками рифменных поисков в двадцатых годах. Кстати, такие мужские усеченные

рифмы, как «лет — седле», «солнц — все», «Божий Сын—чернориз-цы», во многом

предопределили,на мой взгляд, неудачи в книге Сосноры. Мало того, что эти рифмы

совершенно не свойственны фольклору, но они не привились и в современной поэзии,

пошедшей по пути развития корневой рифмы, рожденной фольклором.

Сам язык протестует как против его примитивизации, так и против

рационалистической вычурности. Мне

157

нравится в Сосноре его всегдашняя неуспокоенность, постоянное стремление к

поискам, и хотелось бы по-товарищески указать на огрехи его поэтической вспашки.

В. Котов позволяет себе еще более халатное отношение к слову:

Страна, других опередившая, враги,

поверженные ниц. Все это —

правда победившая...

Автор даже не замечает, что у него враги, «поверженные ниц», являются в стихах

«победившей правдой». Подобное отношение к языку в стихах, написанных на важную

политическую тему, не что иное, как компрометация высокого смысла

гражданственности. Казалось бы, простая небрежность, но русский язык мстит тем,

кто с ним так невежественно обращается. А вот другое стихотворение В. Котова,

посвященное, очевидно, соратнику по борьбе за гражданственность поэзии:

До чего хорош ты,

до чего хорош! Ясный добрый молодец

отважный,

нет, такого

модной ржою не возьмешь, ржой приспособленческой,

продажной.

Исполненный, видимо, самых лучших чувств к своему адресату, автор даже не

чувствует, что строчка «До чего хорош ты, до чего хорош!» по всем интонационным

законам может быть только насмешливой или даже издевательской. Былинное

выражение «добрый молодец» как бы подразумевает понятия и «ясный», и

«отважный»,— следовательно, соединение этих слов логически бессмысленно. Автор

не замечает, что если приспособленческая продажная ржа может быть модной в нашей

стране, то это, как говорится, поклеп на действительность. А ведь автор афиширует

себя именно как борца против поклепов. Или языковая путаница превращается в

путаницу смысловую, или путаница смысловая предательски проявляется в языке?

302

Василий Федоров вдруг пишет:

Нет,

Владимир Владимирович, Люди — не лодки. Не по шелку проплыл

Восхитительных вод. Возвратился домой, Посмотрел на подметки: Все расход и

расход!

Начнем с неуместной полемической интонации. Строчкой насчет «шелка

восхитительных вод» автор вольно или невольно противопоставляет себя Маяковскому,

жизнь которого была отнюдь не шелковой. «Люди — лодки, хотя и на суше.

Проживешь свое пока, много самых разных ракушек налипает нам на бока» — это то

трагедийное, что впоследствии вырвалось в строчках: «Приходит страшнейшая из

амортизации — амортизация души». Право, это посерьезней, чем амортизация

подметок, так волнующая автора. Причина смыслового винегрета этой строфы — в

языковой расхлябанности.

Вот другой пример такой же безответственности по отношению к слову, когда

автор, сам того не замечая, рисует себя в неприглядном виде:

Все о тебе, Все за тебя,

Под ветками заиндевелыми, Тобою память бередя, Блестят сугробов Груди белые.

Илу по ним. Не сворочу.