— Эге, и тут берут налог за окна! Я такое уже видывал в голландских землях и в аглицких. Снаружи вроде один этаж, внутри получается как два, а окна посередке.
Платить за одну пару. Хитры люди!
Исчезнувший было трактирщик появился в сопровождении двух слуг. Расторопные слуги поспешно накрыли скатертью один из столов под антресолями, подвинули стулья.
Трактирщик вопросительно посмотрел на фенрихов.
— Господа будут обедать?
— Будем, — ответил Аким. — Тащи всякой еды, а вина не неси. За питие вина с нас строго спрашивают!
Он первым подвинул себе стул и удобно уселся. Елизар сел на второй. Матрозы потоптались было, поглядели на дверь кухни.
— Садитесь с нами, — разрешил Елизар. — Время военное, чего чиниться.
Матрозы составили к стене сундучки, примостили там же свертки с одеялами, перекрестились на угол, где вместо иконы на полке стоял расписной горшок с колючим мясистым растением, видно привезенным из-за дальних морей, и осторожно присели на самые краешки стульев.
Теперь, когда глаза привыкли к полумраку и к неверному свету свечей, горевших наверху на антресолях, путники увидели, что по другую сторону лестницы за столом сидят четверо военных в иностранных мундирах. На двоих они были канареечного цвета: такие мундиры носили голштинцы. Третий был в красном, значит, датчанин, а самый последний, сидевший в верхнем конце стола, в темном кафтане. Иностранцы ели молча, молча наливали вино в бокалы, молча пили. Русские офицеры, привстав, вежливо поклонились, иностранцы наклонили головы не вставая.
— Ишь важничают, — вполголоса сказал Аким Елизару. — Может, не возьмем их с собой в карету? Пусть сидят тут.
Матрозы весело заржали. Елизар махнул рукой.
— Ладно, свезем, нам не жалко.
Обед подали невкусный: капустный суп, жилистую говядину, кувшин жидкого пива.
Нарезая мясо, Елизар машинально прислушивался к тому, что творилось наверху.
Потолок хорошо отражал звуки. Пирушка на антресолях была в самом разгаре. Слышались нескладное пение, выкрики, громкий, пьяный смех. Кто-то, сидевший, очевидно, с краю, долго и очень обстоятельно объяснял соседу, что, несмотря на войну, он не намерен в этом году снижать арендную плату. Крестьянам только дай волю, они вообще ничего платить не станут! Его собеседник соглашался, поддакивал.
Вдруг чей-то громкий голос перекрыл весь многоголосый шум:
— Господа! Господа! Внимание! Господа, я предлагаю выпить за здоровье короля!
— Какого короля? — крикнул другой голос. — Король сгинул.
— Выпьем за здоровье короля Швеции, Карла Двенадцатого, которому мы все дали верноподданническую присягу. Выпьем за здоровье короля-рыцаря!
— К черту! — прервал провозглашавшего здравницу чей-то грубый, хрипловатый бас. — С какой это стати мы, дворяне, станем пить за здоровье этого легкомысленного мальчишки!
— Король великий полководец! — не унимался первый. — Шведские львы покорят весь мир.
— Замолчите, юнкер! Ваш лев сидит в турецкой клетке, исклеванный русским орлом.
— Я предлагаю выпить за царя Петра! Он ценит дворянство! — крикнул новый голос.
— Перестаньте, сосед! Царь Петр сам неотесанный мужлан, и придворные его — мужики. Разве царское дело — самому плотничать!
Спор все больше и больше разгорался.
— Аким! — тихо сказал Елизар. — Ешь быстрее. Надо бы нам отседа уйти. Негоже офицерам российского флота слушать такие речи.
Аким кивнул, отправил в рот огромный кусище мяса и только собирался запить его пивом, как сверху вниз по лестнице с грохотом простучали чьи-то тяжелые башмаки.
— Юнкер, вернитесь! — кричали сверху.
— Нет! — твердил немецкий дворянчик, пошатываясь и повисая на перилах. — Нет, я оскорблен! Моя честь уязвлена!
Снова по лестнице прогрохотали шаги — спускались еще несколько человек.
Аким, запрокинув голову, пил, стараясь скорее прожевать и проглотить жесткую еду.
Вдруг перед столом, за которым сидели русские моряки, появилась странная фигура, в съехавшем набок парике, в расстегнутом камзоле и жилете и с задранными до локтей рукавами верхней одежды, так что за пышными кружевными манжетами видна была старая, разлезшаяся на локте рубаха.
— Ore! — закричал немец. — Охотники, сюда! Я вижу крупную дичь! Московиты, азиатские свиньи, дикари…
Аким грохнул на стол кружку, с усилием проглотил застрявший во рту комок еды. Лицо его пошло багровыми пятнами.
— Елизарушка! — сказал он просительно. — Елизарушка, не стерпеть мне!
Дозволь… Я его один только разок…
Сильная рука Елизара придавила Акима к стулу.
— Сиди, Аким. За поносную брань разочтемся в другой раз, а сейчас нам драка не с руки. Мы при службе…
Между тем пьяного немца окружили спустившиеся с антресолей собутыльники.
— Вон отсюда этих солдат! Дворяне не желают дышать одним воздухом с русскими мужиками! С азиатами! — выкрикивали они, грозя кулаками.
Аким ловко вывернулся, так что рука Елизара шлепнулась на стол, вскочил, повернулся к обидчикам. Кровь в нем взыграла.
— Это мы «швайнэ»?! — сдавленным голосом спросил он. — Это мы азиаты? А кто на нас лается? Немецкие кабаны, вонючие пивные бочки, колбасники! А ну, брысь отсюда!
Он схватился за эфес шпаги, потянул клинок из ножен. Немцы шарахнулись и тотчас тоже выхватили шпаги.
Елизар обхватил друга сзади, придавил, оттянул назад:
— Сказано — нельзя, и не ершись! Им-то что? Они гуляют! А по нашему воинскому артикулу офицерские дуэли запрещены, виновных — в железо да на каторгу; а за убийство и повесить могут.
Аким пыхтел, пытаясь высвободиться. Елизар мигнул Тимофею, Акимову денщику: подсоби, мол. И как только Тимофей перехватил упирающегося барина, Елизар схватил стул, примерился и ловко запустил им в самый центр группы. Тяжелый, грубо сработанный стул мог основательно зашибить, и немцы инстинктивно сделали то, на что толкнуло их чувство самосохранения — выставили навстречу шпаги. Несколько клинков воткнулись в сиденье, у одной шпаги со звоном отломился конец.
— Господа! — спокойно сказал Елизар. — Странный обычай в здешних краях встречать гостей! Мы проезжие люди, мы офицеры, следующие по государевой надобности.
Наступило замешательство. Немцы немного отрезвели, смущенно переминались.
Наиболее благоразумные потихоньку оттесняли задир.
Вдруг между обеими группами появился высокий иностранец в темном кафтане и пышном парике цвета воронова крыла, тот самый, что обедал за соседним столом. Он протянул вперед руку, как бы требуя прекратить ссору.
— О! Фуй, шанде![2] — произнес он укоризненно. — Фи! Так поступают мужланы, простолюдины! Дворянам следует всегда помнить: шпага — младшая сестра рыцарского меча. Ее нельзя обнажать в кабаках. А вы играете вашими шпагами и рапирами как тросточками. Прошу разойтись, господа!
Неизвестно почему, но этот вельможный, уверенный голос и произнесенные слова подействовали на забияк как приказ. Немцы, толкаясь, торопясь, выдергивали клинки из сиденья стула, поспешно заталкивали шпаги в ножны и один за другим спешили к выходу.
Выбежавший из кухни перепуганный трактирщик с низкими поклонами провожал их.
Иностранец церемонно поклонился Елизару.
— Вы обладаете завидным хладнокровием, — произнес он с усмешкой.
Это можно было понять как комплимент и как замаскированную издевку: по понятиям дуэлянтов тех дней, сражаясь на шпагах, кидаться стулом неприлично.
Елизар вспыхнул, но сдержался. Он взглянул прямо в лицо иностранцу и спокойно ответил:
— Нам сносить незаслуженные обиды и этакую неучтивость столь же непривычно, как и вам. Были б мы вольные люди, а не на службе, сумели б постоять за себя. Но честь россиянина не в том, чтоб напрасно петушиную спесь показывать, а в том, чтоб честно и с пользой служить отечеству.
Глава 3 ПОСЛАННИК ЦЕЗАРЯ
Обещанная советником карета вскоре прибыла. Это была ветхая семейная берлина, вероятно долго служившая какому-нибудь помещику и вмещавшая в себя все его многочисленное семейство. Кроме мест внутри кареты, сзади имелись еще запятки для слуг. Карету волокли четыре лошади: две очень рослые, но тощие водовозные клячи и две разномастные низенькие крестьянские лошаденки, видимо принадлежавшие пекарю.