Солдаты от великого старания могли и перепутать. Старичок долго смеялся, повторял:

— Козел… хи-хи… козел напугал!..

Но караульному офицеру от майора досталось. Приказано было с сего часа выставлять двойные караулы да завести собак.

После обеда в доме синдика появился Федор Павлов. Недавно его произвели в новое звание, из военного фискала он превратился в гевалтигера. В переводе на русский это значило либо человек, имеющий право распоряжаться, либо имеющий право принуждать. Однако сам Павлов от нового звания нисколько не переменился, остался таким же добродушно въедливым, дотошным, каким и был.

— Так, так, — сказал он, выслушав рассказ Елизара. — Бонифатька, говоришь? Графов прислужник? Только он давно уж не графов. Цезарец, видишь ли, им недоволен, прогнал, взял другого камердинера..

Он поглядел на Елизара и Акима.

— Вот так-то, господа фенрихи. Теперь каждый из них сам по себе. А больше вы этого Бонифатьку нигде не встречали, кроме как в гильдийском доме? Вот господин синдик мне тут рассказывал, будто тот дом уж не раз был убежищем здешнему купечеству, его чуть не штурмом пробовали брать, да стены и двери больно крепки. Дверь-то, помните, какая? Вся железом окована. Грабители бы в тот дом нипошто не проникли, кабы им дверь не отворил опять же тот злодей и вор Бонифатька.

Аким ухмыльнулся.

— Это-то мы знаем, господин гевалтигер, мы ж за ним гнались, да он и в тот раз ушел. Мы опосля патрульному начальнику все доложили.

Павлов кивнул.

— Верно, доложили. Теперь я вам расскажу, как сам Бонифатька в тот дом вошел. Дверь ему отворила Катажинка. А Катажинка есть горничная девка твоей паненки, Елизар Артамонов, господин Овчина-Шубников.

Елизар побледнел.

— Не может того быть! — горячо воскликнул он. — Неужто тая паненка у вас? Может, вы ее и в остроге томите?!

На узком лице Павлова появилась тень улыбки.

— Эге, господин фенрих, видно, ты ранен стрелой бога Амура, купидона крылатого; пронзил он твое чувствительное сердце. Не пужайся, не трону я твою прелестницу, никакой за ней вины нет. Да и за ее дворовой девкой тоже. Катажинка та знаешь что показала? Что злодей и вор Бонифатька был крыжацким[8]  ксендзом, ее духовным наставником. И панна Анеля поведала, что проживал он, дескать, в монастыре. Имение же семьи панов Стшелецких было в соседстве с сим монастырем.

— Да как же так может быть? — Елизар обращался не столько к Павлову, сколько к майору, с которым успел подружиться и которому верил. — Разве ж отпустят монаха или попа на волю?

— Отпустят. Да и не только отпустят, пошлют, — спокойно ответил майор. — Иезуитский орден всюду, во все страны, во все мирские дела свой нос сует и всякое средство для них хорошо. Прикажет генерал ордена — монах снимет рясу, пойдет на бал плясать, прикажут — пойдет убивать аль грабить. Ну, а шпионство — их первейшее занятие.

— А где эта панна Анеля теперь проживает? — с невинным видом спросил Аким, подмигивая Елизару.

— Уехала, — сказал Павлов. — Вам же, господа фенрихи, тоже надобно ехать к войску.

С порохом без вас теперь обойдутся. Пока вы по городским улицам ездите, Бонифатька будет сидеть притаясь, а вас не станет, может, и вылезет из своего потаенного места. У него тоже дела, не зря ведь пожаловал. Перестанет опасаться быть узнанным, осмелеет.

Тут мы его и ухватим.

Похоже было, что осада крепости Кронборг затянется надолго. Русский лагерь принял вид обжитого поселка. Солдаты разместились в землянках и палатках, бойко торговали лавочки маркитантов, возле них всегда толпились свободные от службы люди. Никто уже не обращал внимания на возникавшую иногда перестрелку. Шведы пытались помешать осадным работам, обстреливали апроши — глубокие траншеи, которые начали подходить уже к самому рву. Тогда им отвечала русская артиллерия.

Однажды, когда взводы Елизара и Акима назначены были на земляные работы, вдруг неожиданно заскрипели блоки подъемного устройства — и мост стал опускаться.

— Бросай лопаты! Отходи! — истошным голосом закричал ротный. — Мушкеты готовь!

Между палатками тревожно запела труба, забили барабаны. Весь лагерь пришел в движение.

Мост с грохотом рухнул на другой берег рва, и тотчас по нему лавиной понеслась кавалерия. Стук копыт по гулкому настилу был подобен обвалу.

До сих пор гарнизон осажденной крепости еще ни разу не отваживался на вылазку. Тем страшнее и опаснее казалось то, что происходит сейчас.

Елизар бежал впереди своего взвода по глубокому апрошу, не видя ничего, кроме набросанных с обеих сторон траншеи высоких куч земли. Траншея была длинная, несколько раз загибалась, чтобы ход не простреливался со стен. На мосту все еще грохотала лавина.

«Беда… За конницей кинется пехота… Отрежут!.. — бились в голове тревожные мысли. — Ох, только бы не плен!»

Вдруг бежавшие впереди солдаты замедлили, пошли шагом. Елизар с ходу наткнулся на солдатскую спину, поскользнулся, оба чуть не упали. Упершись рукой в осыпающуюся земляную стенку, с трудом удержался на ногах и тут услышал непонятное — подъемный механизм снова скрипел, мост вновь поднимали.

— Стойте! — задержал фенрих своих солдат. — А ну, подсади, надо поглядеть!

Ему помогли вскарабкаться наверх, выглянуть из-за земляной насыпи. Никакого сомнения быть не могло — мост действительно поднимался. На берегу рва сбились в табун несколько десятков лошадей. Елизар не поверил глазам — лошади были без всадников!

Он взглянул на лагерь — лошади носились повсюду, сотни лошадей и все, все без всадников! Вот те на, что же это такое? Фенрих спрыгнул на дно траншеи.

Апрош впереди освободился, можно было спешить к выходу. Со стен крепости выстрелили картечью, картечь с визгом пронеслась над головами, и сразу же раздалось испуганное ржанье и всхрапы, визг, стоны раненых животных.

Траншея кончилась, люди выбежали на поверхность. Около самого выхода лежала убитая лошадь, рядом билась другая, силилась подняться, хрипела. Весь лагерь словно дымился от пыли. Солдаты остановились в растерянности.

— Не толпись, не толпись! — торопил Елизар. — Беги дальше… Солдаты побежали, чтоб не попасть под картечь. Впереди, где стояла русская батарея, приготовленная на случай вылазки шведов, потный канонир, вскочив на туру — высокую корзину без дна, набитую землей, банником отбивался от коней. Лошади с перепугу натыкались на туры, закрывавшие батарею, грозили их повалить. Остальные артиллеристы пытались спасти картузы с порохом, нехитрое солдатское имущество, свои землянки.

Рушились солдатские палатки, опрокидывались повозки. Навстречу Елизару катился пробитый барабан, за ним волочился ремень.

— Ровно татары напали, все крушат и рубят… — с веселым ужасом воскликнул молодой солдатик и охнул. Кто-то поддал ему в потылицу…

— Тебе смешки, безголовому, а у людей душа болит. Ведь сколько хороших коней губят… Людям пахать не на чем, а тут…

На месте, где стояла палатка фенрихов, трепыхалось одно палаточное полотно. Из-под полотна торчали толстые икры матроза Ивашки, пытавшегося поднять колья. Тимофей складывал в ящик кружки, помятые оловянные миски, туда же сунул измазанную в пыли нательную рубаху.

Палатку общими усилиями подняли, подперли. По лагерю с гиканьем скакали верхами русские драгуны и казаки, сбивали шведских коней в одно место, в табун. Табун отогнали к лесу.

Прибежал запыхавшийся солдат с приказом от майора. Обоим взводам без лопат, но с мушкетами, вернуться, занять позицию против моста. Туда спешили и другие взводы.

Стоя в поперечной траншее, отрытой параллельно рву, Елизар разглядывал крепостные стены, точно видел их впервые. Заходящее солнце освещало все косыми лучами, камень казался розовым, теплым. За вершинами стен, на которых то и дело мелькали головы любопытных шведов, высились щипцы крыш, дымовые трубы, шпиль часовни, такие мирные в этот благодатный вечерний час. На флагштоке лениво шевелилось чуть поддуваемое ветерком огромное синее полотнище флага. Это было так красиво, что Елизар невольно залюбовался. Флаг, очевидно, вывесили здесь назло русским, чтобы он лучше был виден из лагеря. Настоящее место для флага, конечно, на вершине стен внутренней крепостной цитадели. Эта цитадель — старинный рыцарский замок — была выше и внушительнее, чем стены форштадта.