Логинов и Павлов оказались люди дотошные; заставили повторить всю беседу, все припомнить. Кое-что Павлов записывал в памятную книжицу. При упоминании о том, что граф интересуется каким-то строительством, Логинов встревожился.
— Ишь собака какая, куда нос сует! Его песье дело, что мы тут строим? Про пристани ты ловко ему ввернул, господин фенрих. Пущай побегает вдоль реки да посчитает, сколько на что леса пошло. Пристани впрямь чинили, да и новые ставили.
Ну, а ты что скажешь, умная голова? — обратился он к Павлову.
— Что скажу? Скажу, что граф шельма первостатейная. Значит, так: дипломатия, разные переговоры — это одно, а второе графское занятие — тайным видоком за нами быть: все вынюхать и выследить. И может, не только для цезаря, но и для кого другого.
Ох, за ним нужен глаз да глаз!
Глава 7 БАГИНЕТЫ[5] ВПЕРЕД!
Датские корабли разгрузились, ушли вместе со своим конвоем. После их ухода было объявлено, что войскам скоро в поход.
В городе среди русских солдат неожиданно появилась целая рота матрозов, неизвестно откуда взявшаяся. Матрозы были бравые, опытные, все как один хорошие мастеровые.
Командовал ими морской капитан Огарков.
Прошлым летом мушкетной пулей его сильно контузило в висок. С тех пор он постоянно ощущал нудный треск в голове от сырости. А так как в морской службе без сырости невозможно, ежели кругом вода и дуют злые ветры, капитан лечил подобное подобным; от внешней влаги спасался другой влагой, принимаемой внутрь. Пил огненный ром или голландский джин, а то и обычную российскую водку, настоенную на перце. От этих лекарств шум проходил и Огарков чувствовал себя молодым, задорным, сильным, способным единым махом взбежать с палубы на мачту любой высоты, и не токмо по веревочным лестницам, но, ежели надобно, то и прямо по канату. Однако для бережения от простуды завел он привычку повязывать голову алым фуляровым платком, а концы платка спускать из-под шляпы на плечо на пиратский манер. В левом ухе он носил цыганскую серьгу, видно, заговоренную.
Елизара и Акима, вместе с вестовыми Ивашкой и Тимошкой, назначили в огарковскую роту. Против остальных матрозов роты Иван и Тимофей выглядели куда как щеголевато.
У тех форменное обмундирование поизодралось: кто ходил в рабочих штанах при мундире, кто не имел и мундира, остался в одном расходном бастроге. Иные имели Преображенские шляпы, у других на головах красовались разляпистые, потерявшие форму шляпенки из войлока, хуже крестьянских.
Накануне похода Елизару снова довелось встретиться с графом. Елизар шел по улице, вдруг из-за угла навстречу вывернулся граф в сопровождении своего Бонифатия.
— Мой дорогой! — воскликнул граф, широко разводя руки, как бы для объятия. — Милый юноша, я уже начал скучать без вас. Но, быть может, скоро мы будем видеться чаще. Фельдмаршал фон Меншиков пригласил меня участвовать в походе. Я уже рассчитал своих слуг, оставил только кучера и вот пана Лех-Кружальского.
Бонифатий, услышав свою фамилию, неуклюже раскланялся. Елизар с интересом поглядел на этого человека. Ростом тот был невысок, но чрезвычайно широкоплеч.
Лицо его выражало мрачную сосредоточенность, будто Лех-Кружальский непрерывно размышлял о чем-то весьма трудном. Обликом он теперь был похож на лютерского пастора.
— Мы снова пройдем прежней дорогой, — продолжал граф, — и, наверно, будем ночевать в Фишгафе. С ночлегом, конечно, будет трудно, все офицеры ринутся в тамошнюю гостиницу. Но хозяин этой гостиницы меня знает, я хорошо платил за все услуги. Надеюсь, он предоставит нам приличную комнату. Приглашаю вас и вашего друга ночевать вместе со мной. Мы поужинаем и приятно проведем вечер за беседой.
Елизару не больно-то хотелось пользоваться гостеприимством графа, но и отказаться было неловко. Он пообещал за себя и за Акима, разумеется, если дела службы разрешат офицерам отлучиться от своих солдат. На этом они расстались.
Было еще темно, когда улицы огласил треск барабанов. Войска сходились на главную площадь строиться в походную колонну. Первым в колонне должен был идти батальон преображенцев. Любимый полк царя в то время был настолько велик, что по численности равнялся целой дивизии. Большая часть полка осталась при царе, Меншикову отделили один батальон.
За преображенцами ехал командующий с офицерами штаба и кавалерийским эскортом.
Затем шли пехотные полки, а в интервалах между пехотой везли пушки, санитарные фуры и обоз. Матрозы, несмотря на их неприглядный вид, шли первыми в пехоте. На одном из поворотов Елизар заметил сзади, среди обозных телег, карету графа.
Чтобы выйти на фишгафскую дорогу, следовало свернуть возле кирхи. Но преображенцы прошагали дальше, и вся колонна потянулась за ними.
«Граф, верно, мечется в своей карете, как обезьяна в клетке, — злорадно подумал Елизар.
— Пущай, так ему и надо».
У городской околицы барабаны смолкли. Огарков, шагавший впереди матрозов, повернулся, скомандовал:
— Песенники, вперед!
И тотчас из рядов стали выбегать самые голосистые. Запевала подбоченился, этак величаво поглядел на остальных, словно хотел сказать: «Ну, други, покажем себя!» — и начал высоким тенором: Как во городе во Санкт-Питере, На Васильевой славном острове, Молодой матроз корабли снастил.
Ехавший возле Меншикова генерал что-то крикнул, и тотчас от штаба во весь мах понесся конный вдоль колонны с приказанием не шуметь. Певцы, набравшие было в грудь воздуха, чтоб разом подхватить припев, стали сконфуженно пробираться на свои места в рядах.
Войска шагали молча вдоль долины реки. Скоро окончательно рассвело, стало видно, что колонна с боков окружена двумя цепями конного и пешего охранения.
Шли долго, солдаты уж было притомились, как вдруг впереди показался наплавной мост на медных понтонах. Возле моста стояли пушки, а на той стороне были выстроены небольшие временные укрепления. Шеренги растянулись, солдаты цепочкой стали быстро перебегать мост. На той стороне скомандовали привал: все равно надо было ждать, пока переправятся обозы.
Елизар вдруг снова увидел графа. Он брел между лежавшими людьми, то и дело перешагивая через брошенные ранцы и другие вещи. Время от времени длинная черная фигура скрывалась за дымом костра, на котором варилась солдатская еда. Граф остановился, огляделся и вдруг, увидев фенрихов, направился к ним. Лицо у него было сердитое и встревоженное.
— Что это? — воскликнул он, приблизясь. — Что это все значит? Куда нас влекут?
Вас влекут… — поправился он. — По ландкарте впереди надо переправляться еще через два рукава Эйдера. И все для того, чтобы завязнуть в болоте. Поглядите, на ландкарте здесь обозначены непроходимые топи.
Он потянул из кармана сложенную гармошкой карту.
— А мы чего знаем?.. — лениво отозвался развалившийся на плаще Аким. — Наше дело — иди, куда прикажут!
— О-о! — выдохнул граф. — А если вам прикажут идти в ад?
— Ну и пойдем, — невозмутимо изрек Огарков, поправляя на плече длинные концы головного платка. Граф с изумлением поглядел на этого разбойничьего вида офицера — горбоносого, с провалившимися щеками, в платке вместо парика и шляпы. Вдобавок из-за пояса у Огаркова торчали рукояти пистолетов, а на груди, так же как у матрозов, висел нож внушительной длины.
— Как пройти к штабу? Где штаб? Где господин фельдмаршал? — требовательно спросил граф. — Все лежат, спят…
— А штаб, по-моему, вон там… — ответил Огарков, показывая на противоположный берег реки. — Они ждут, пока все переправятся.
— Как так? Но ведь я оттуда!
Огарков закрыл глаза и притворился спящим. Граф огляделся и неуверенно пошел назад к переправе.
— Ишь какой гусь! — ехидно осклабился, глядя ему вслед, Аким. — В болото, говорит, лезем. Уж будто мы такие дурни…
Елизар промолчал, приподнялся на локте, поглядел, как граф толкается на мосту. Пехота и обозные телеги отжимали его все время к самым канатам, заменявшим поручни. Но он упрямо пробирался наперекор течению людского потока.
