Безбородов молча спрятал фотографию, после чего тихо приказал:

– Негатив.

– Нету… я его сразу сжёг… клянусь! – лицо Колесникова было таким, что Безбородов поверил.

– Это единственный экземпляр?

– Клянусь… – Колесников видимо не мог уже сдержаться и от страха испортил воздух, от чего в маленькой секретке стало трудно дышать.

– Хорошо, – Безбородов скривился и поспешил выйти.

От казармы он не пошёл сразу домой. Остановился на ярко освещённом фонарями дневного света плацу. Осторожно, словно из ограждавшей плац полутьмы кто-то мог подсмотреть, вынул фотографию. Улыбка тронула его губы. Как сумел её этот засранец запечатлеть! Но советовать Колесникову после Армии заняться художественной фотографией, он не будет. Хватит с него и того, что больше месяца в тиши своей секретки любовался его обнажённой, да ещё так соблазнительно изогнувшейся женой. Он и сам сейчас любовался. Жечь карточку жаль, но необходимо, жечь и молчать про всё это. В том, что будет молчать Колесников, Безбородов не сомневался…

Каптёр Магомедханов уволился в поощрительную партию. Никто из дембелей, претендующих на поощрительное увольнение не возмутились – все всё понимали. Перед Новым Годом перевели на другое место службы и замполита с его Ленкой. А Наташа со смехом рассказывала мужу, что в неё, кажется, влюбился очкастый солдат-секретчик – только её увидит, пунцовым становится, глаза прячет, просто чудеса.

Обдуваемый степными ветрами заштатный гарнизон все три десятилетия своего существования жил размеренной жизнью. По службе офицеры, ввиду отдалённости от высоких штабов, росли умеренно, жили скучно, как и положено, в том месте «куда Макар телят не гонял». Комиссии, проверяющие, приезжали и уезжали, а в гарнизоне, состоящим из семи стандартных пятиэтажек, трёх казарм, плаца, клуба, столовой, автопарков, складов, магазина… ничего не менялось.

Перестройка тоже сначала не внесла особых подвижек в это монотонное существование. Но вот летом 1989 года в один из полков по замене прибыл некто капитан Голубянский… Капитан как капитан, ничем вроде не примечательный. Но в нём оказалась сокрытой жилка, которую идейные коммунисты пытались за годы советской власти из людей полностью вытравить – буржуазная, предпринимательская. Страна же, как раз переживала бум кооперативного движения и лихой капитан решил организовать нечто подобное и в гарнизоне. Это была студия кабельного телевидения, которую он соорудил в своей квартире. Невероятно, но «дело» Голубянского, в которое поначалу никто не верил (оттого и разрешили), не заглохло на корню. К началу девяностого года за умеренную плату по кабелям, переброшенным с крыши на крышу ДОСов в эфир, то бишь в квартиры офицеров, стала вещать кабельная студия, выходящая после десяти часов вечера. Политработники не могли допустить, чтобы офицеры переходили на «кабель» не посмотрев программу «Время», которая начиналась в девять часов. Но всё равно Политотдел дал промашку, ибо Голубянский «погнал» такое… А потом запрещать было поздно – большинство офицеров и их жён уже не представляли себе жизни без «кабеля», единственного «острого» развлечения в их жизни. Впрочем, уже и Политотделы стали не так сильны, как и сама советская власть – жить-то ей оставалось… всего-ничего.

Лена рассыпала макароны по пакетам. Из подсобки она слышала как Зинка, её напарница, кричала на старика-казаха, приехавшего в гарнизонный магазин из близлежащего райцентра, где в магазинах давно уже было, что называется, «шаром покати».

– Какая я тебе дочка?!.. Ты русский язык понимаешь?!.. Продовольственные товары только для жителей военного городка!.. Да мне плевать, что твои внуки голодные, рожайте меньше!..

Зинка, огромная, красная, злая влетела в подсобку.

– Заколебали эти калбиты!.. Дай пакет макарон, а то не отстанет! – схватив пакет, она выскочила к прилавку. – На, подавись! Но если кому скажешь, что я продала тебе, всё, здесь можешь больше не появляться!

Лена вынесла макароны на лотке в зал. Маленький раскосый старик, пряча пакет в авоську спешно покидал магазин.

– Лен… постой за прилавком, я покурю пойду, – Зинка скрылась в подсобке.

В магазин повалил народ, это начался обеденный перерыв у офицеров. Лена едва успевала отпускать покупателей, потому что Зинка покурив, видимо, не удержавшись «хлебнула». Во всяком случае, из подсобки она больше не вышла. Дождавшись, когда народ схлынул, к прилавку подошла Ирина Ахатова, жена сослуживца мужа Лены.

– Привет Лен.

– Здравствуй Ир. Что брать будешь?

– Да, у вас сегодня брать-то нечего, – Ирина пренебрежительно обвела взглядом полки гарнизонного магазина: трёхлитровые банки с томатным соком, пакеты с макаронами, крупой… – Сахар-то, когда завезут?

– Обещали на следующей неделе.

– Ясно… Слышь, Лен, я вот что. Приходите с Фаилем завтра к нам. Посидим, поболтаем. Я кролика в духовке приготовлю. Фильм по «кабелю» вместе посмотрим, у нас же в цвете идёт. Приходите Лен.

– Ой… Прям не знаю, – засомневалась Лена. – Как я Олеську-то брошу?

– Она у тебя что, годовалая? Знаешь, как у нас телек показывает? Говорят, завтра Голубянский крутую порнуху погонит. Приходите вместе посмотрим…

Дружба Лены и Ирины со стороны казалась странной. Ну, что может связывать двадцатичетырёхлетнюю Лену, скромную, женственную жену старшего лейтенанта Насырова, и тридцатилетнюю Ирину, грубую, разбитную жену капитана Ахатова? Может то, что они обе русские, а замужем за татарами? Хотя это чушь конечно. У Фаиля татарские только имя и фамилия. Ну, какой национальности может быть парень, воспитанный в советском детдоме и советском военном училище? А муж Ирины Сергей, вообще татарин только по отцу. Зато у Ахатовых, у одних из немногих в гарнизоне, имелся цветной телевизор с декодером ПАЛ-СЕКАМ, что позволяло принимать «кабель» в цвете, тогда как подавляющее большинство прочих «клиентов» довольствовались чёрно-белым изображением. Этим обстоятельством Ирина частенько пользовалась, приглашая на семейный просмотр кинофильмов нужных ей людей. А Лена, продавец, в ту эпоху товарного и продовольственного дефицита, являлась именно таким человеком.

После работы Лена забежала в садик забрала Олеську, и они пошли домой. Фаиль уже пришёл со службы. Разогретый ужин дожидался на столе в кухне. Когда кто-то из женщин бывал у Насыровых, они все отмечали заботливость и не привередливость мужа Лены. Разогреть или даже полностью приготовить ужин для задержавшейся на работе жены, постирать вещи дочурки – он всё это делал спокойно, как обычное для него дело. Поужинав и уложив спать Олеську, Лена вошла в комнату, где Фаиль смотрел программу «Время».

– Фаиль, Ирка Ахатова нас завтра к себе на ужин приглашает… Ну, и телек у них посмотрим цветной по «кабелю».

– Подожди Лен… Завтра я политинформацию в роте по текущим событиям провожу, надо последние известия записать, – Фаиль кратко фиксировал в своём блокноте основные сообщения…

Фаиль освободился, когда начались спортивные новости – спортом он не интересовался:

– Так, что ты там насчёт Ахатовых?…

Он довольно равнодушно выслушал Лену и всё оставил на её усмотрение:

– Как хочешь, можно и сходить. Завтра я могу попозже лечь, а вот сегодня нет. Мне к подъёму в казарме быть. Так что сейчас ложусь, а то не высплюсь.

– Как, ты уже спать? – недовольно упёрла руки в бёдра Лена.

– Да… Ты ведь всё равно кабельное смотреть будешь…

Лену буквально тянуло к экрану, когда начинал работать «кабель». Она смотрела всё, что показывал Голубянский. А тот умудрялся как-то добывать и показывать то, что в Союзе запрещалось изначально. И это смотрел весь городок, все офицеры и их жёны, загнав предварительно детей спать, смотрели бывшие октябрята, пионеры, комсомольцы, нынешние коммунисты, в чьи головы с детства вдалбливалось, что всякая там эротика, порно, это атрибут тлетворного влияния загнивающего, но почему-то никак не сгнивающего Запада. Они, в общем-то, верили, что это очень плохо… но так хотелось хоть одним глазком взглянуть.